Она была такая хорошая
Шрифт:
— Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.
— А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.
— Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.
Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам „Рая“), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал „Звезды эстрады у вас дома“. Дорис Дэй пела „Это волшебство“.
— Ну, детка, ты подумай,
Люси напрягла шею, противясь его руке, и, когда он склонился к ней, губы ее были сжаты, а глаза широко открыты…
— Ангел, — сказал он.
— Ты говоришь прямо как в кино. Перестань.
— Ладно… — проговорил он, — ну ты и мастер испортить настроение.
— Послушай. Я ведь собиралась домой.
— Да отвезу я тебя, отвезу! Ты, между прочим, могла бы и подвинуться, — сказал он. — Ну, может, ты сдвинешься? Пожалуйста. Я ведь не могу править, когда прямо сижу на руле. Ясно?
Люси отодвинулась, но не успела она опомниться, как он прижал ее к дверце и стал осыпать поцелуями.
— Ангел, — шептал он. — О ангел. Ты пахнешь, как весь Молочный Бар.
— Ты же знаешь, я там работаю. Извини.
— Но мне нравится этот запах, — и не успела она ответить, как он прижался к ее губам. Он отпустил ее с глубоким вздохом, только когда кончилась песня. Потом подождал, пока объявят, кто будет петь дальше.
— Не вырывайся, Люси, — шептал он, поглаживая ее волосы. — Не надо, ни к чему. — Потом стал подпевать Маргарет Уайтинг „У дерева в лучах журчит наш ручеек“ и просунул руку ей под рубашку.
— Не надо, — остановил он ее, когда Люси попробовала вырваться. — Доверься мне. Я только поглажу колено.
— Это просто смешно, Рой. Я тебе не верю.
— Клянусь. Ни дюйма выше. Ну, Люси, что тут страшного?
Взгляд твоих глаз мне не забыть, Когда ты сделал, милый, Такую надпись на коре: „Любить — так до могилы!“Они продолжали целоваться.
— Видишь? — сказал он через несколько минут. — Разве я двигал руку? Ну, двигал?
— Нет.
— Значит, мне можно верить, ведь верно?
— Да, — сказала она, — только, пожалуйста, не делай так языком.
— Почему? Разве тебе больно?
— Ты просто возишь им по зубам, Рой. Какой в этом смысл?
— Тут масса смысла! Это же от страсти!
— Ну, а мне не нужно никакой страсти.
— Ладно, — сказал он, — успокойся. Я думал, тебе так нравится. Извини.
— Чему тут нравиться, Рой…
— Ладно!
Странный мальчик, Очарованный, околдованный мальчик, Говорили,— Здорово, — сказал Рой. — Прямо выдающаяся вещь. Малый, который ее написал, наверное, вот так и живет.
— А что это?
— „Неиспорченный мальчик“. А малый, который это все написал, и сам такой. Тут просто громадный смысл. Только послушай.
Это он мне признался при встрече — Лишь любить стоит людям учиться, И еще — быть любимым в ответ.— Люси, — прошептал Рой. — Давай пересядем назад.
— Нет. Ни в коем случае.
— О, черт! Для тебя настроение просто ничего не значит. Не замечала за собой?
— Но мы ведь никогда не сидим там. Ты только так говоришь, а на самом деле хочешь лежать.
— Просто там руль не мешает. Так ведь удобней, Люси. Да и почище — я только сегодня днем там прибрал.
— Ну, а я все равно не хочу…
— А я хочу, и, раз так, сиди здесь одна, мне-то что!
— Погоди, Рой…
Но он уже выскочил из машины, залез на заднее сиденье и растянулся там во весь рост — головой прислонился к дверце, а ноги высунул в окошко.
— Ты права — я лежу. А отчего бы и не полежать? Это моя машина.
— Я хочу домой. Ты обещал меня отвезти. Это просто смешно.
— Тебе-то, конечно, смешно. Нет, девочка моя, теперь я понимаю, почему ты с Элли так дружна! Два сапога пара. — И он пробормотал что-то невнятное.
— Ну-ка повтори, что ты сказал!
— Я сказал „две динамистки“, вот что.
— Как это понимать?
— Ох, — простонал он, — выбрось это из головы.
— Рой, — сказала она зло и повернулась к нему на коленях, — все это уже было на прошлой неделе.
— Верно! Мы сидели сзади. И ничего ужасного ведь не произошло.
— Потому что я этого не допустила, — сказала она.
— Вот и сейчас не допускай, — отозвался он. — Послушай, Люси, — он сел и попытался обнять ее. Но она отстранилась. — Ты прекрасно знаешь, я с тобой считаюсь. Но ты, — сказал он, развалясь на сиденье, — хочешь только фотографироваться, и больше ничего, а что там другой человек чувствует… Что я, по-твоему, ничего не чувствую? Ну да ладно, что тут говорить…
— Ох, Рой, — и она выскочила из машины, как в тот ужасный вечер неделю назад. Рой так стремительно распахнул дверцу, что она закачалась на петлях.
— Иди сюда, — прошептал он.
И снова принялся твердить, как сильно он ее любит, а сам все крутил и вертел пуговицы ее платья.
— Все так говорят, Рой, когда хотят того, чего ты. Пожалуйста, перестань. Я не хочу. Честное слово.
— Но я ведь не вру, — сказал он, и его рука, привычно сжимавшая ее колено, вдруг поползла вверх, словно огонь по запальному шнуру.