Она моя
Шрифт:
Я вздергиваю подбородок и перевожу взгляд на потолок, чтобы какое-то время не видеть его лицо. Громко выдыхаю. Гордей сжимает мой подбородок и мягко возвращает в предыдущее положение.
И снова эта пытка — глаза в глаза.
Затем трогает ладонями грудь. Едва не вою, настолько чувствительной она, оказывается, стала. Удовольствие прошивает тело, даже ступни дергаются. Низ живота наполняется ноющей тяжестью. Между ног снова мокро и горячо становится. И я уже дышу, как большая мохнатая собака в адски жаркий день.
— Твоя грудь… — замечает вдруг Тарский, а я замираю. — Забыл, какая она красивая.
Облегчение быстро трансформируется в злость.
— Я здесь не для того, чтобы ты меня разглядывал, — сердито выпаливаю.
Не прекращая ласкать ладонями, прижимается лицом к моему лицу. До боли давит лбом в переносицу. Думает, меня это сломает? Да хоть череп мне раскрои.
Только и я забываю. Забываю, что Таир чрезвычайно хорошо меня знает. И как пробить броню, осведомлен лучше, чем я сама.
— Дурилка ты… Красивая… — и целует, срывая стоны и дрожащие выдохи.
Не собиралась сама его трогать. Верила, что выдержу все на механике, но не могу. В меня проникает его вкус, его тепло, его запах… И я жадно хватаю все, что можно. Сама лезу к нему руками. Оглаживаю мускулистые плечи, тяну ближе к себе, вынуждая вжаться всем весом. Черт с ним, с изуверским покрывалом… Тарский толкается в мой рот языком — охотно облизываю и посасываю, пока его слюны в моем рту не становится больше, чем моей собственной.
Он ведь сходу меня пьянит. Так, что голова кружится и в ушах возникает звон. Кровь по венам бешеными потоками несется, раскаляя и утяжеляя тело.
Когда Таир приподнимается, чтобы толкнуть мои колени выше и придвинуть член к промежности, лихорадочно ищу его глаза. Он уже смотрит мне в лицо. Смотрит и давит во влагалище разбухшей головкой.
— Ты моя.
Сильным и плавным ударом загоняет в меня член. Я дергаюсь. Из губ срывается крик безмерного удовольствия. Спрятав на мощной груди лицо, руками и ногами в него вцепляюсь. По-своему пытаюсь обездвижить, потому что сейчас не переживу взрыва чувств. Украдкой слезы роняю. Тарский, конечно же, понимает, поэтому не спешит двигаться. Постепенно начинает, чутко улавливая, когда я к этому оказываюсь готовой.
И я обо всем забываю. Отдаюсь, как раньше. Всем своим существом — душой и телом. Чем жестче он двигается, тем сильнее мое удовольствие. Оно накаляет мое тело, заставляет меня дрожать и извиваться. Громко и бесстыдно стонать, что-то требовать. Не могу я молчать. Голова превращается в кипящий котелок. По венам, словно по проводам, несется электричество. Искрит и трещит. В самых чувствительных местах вызывает короткие замыкания.
Я деру ногтями его шею и плечи. Кусаю и всасываю плотную солоноватую кожу.
— Пожалуйста… Пожалуйста… Таи-и-и-и-р-р…
Тот самый вулкан…. Все мои чувства… Они вырываются и, вступая в химическую реакцию между собой, вызывают в моем теле атомный взрыв. Размазывает так, что я не чувствую, когда темп Тарского меняется, становясь отрывистым и частым. Прихожу в себя, когда он кусает меня за ухо и так громко в него стонет, что я не меньше, чем на минуту, глохну.
Раньше я больше всего любила эти финальные ноты и последующее ленивое восстановление. Счастливый стук сердца. Сытые поцелуи. Нежные объятия. Сейчас же… пытаюсь сразу же выбраться из-под Гордея.
— Все, — выдыхаю. — Все. Отпусти.
— Прекрати эту бомбежку, Катя. Хватит, — он так сильно понижает голос, почти шепчет, а у меня от этих интонаций как всегда ломается воля. И так слабая после оргазма, а он еще… Практически готова умолять меня любить. Все в груди дрожит и стонет. Но то, что Тарский делает дальше… — Выходи за меня.
Мою грудь разрывает. Сердце, легкие, кости, душа — все в фарш. Горячий ком толкается в горло, и я понимаю, что все — сейчас разрыдаюсь.
— Мне нужно в туалет, — крайне спокойно сообщаю ему.
На короткое мгновение даже удается в лицо взглянуть. Пусть знает, что мне на его предложение по барабану. Ни капельки не трогает.
— Ладно. Пойдем.
У меня не находится слов, когда Тарский встает и поднимает меня на руки. Когда ставит в ванной на ноги, жду, что уберется и оставит меня на какое-то время. Но он не собирается выходить. А меня уже последние силы покидают. Успеваю лишь закрыть ладонями лицо и отвернуться. Хотела бы сделать это тихо… Но нет же, столько всего в груди скопилось, а сейчас вырывается с громкими рваными всхлипами. Еще и чертов Таир обхватывает сзади руками.
— Думаешь, мне тогда сердце не разорвало? В кровь! И сейчас каждый раз, как тебя увижу — месиво в груди.
— Не надо! Не говори… — мой плач уже походит на вой.
А он все продолжает.
— Не могу я без тебя, Катенька. Пойми ты это, мать твою, наконец!
Резко разворачивая, вновь притискивает к себе.
— Не хочу… Ничего не должна понимать… — горячо выдыхаю ему в грудь. — Не обязана…
— Покричи, покричи, — монотонно шепчет, продолжая обнимать. — Все, что думаешь, что беспокоит — как есть говори. Плачь, легче будет.
— Я не плачу… Еще я из-за тебя не плакала…
Детский сад. До икоты ведь рыдаю. А он обнимает и гладит, забирая большую часть боли и наполняя вместо нее своим теплом. Едва затихаю, в душ заводит. Второй раз до исступления доводит. Знаю, что ему сложно насытиться. Мне тоже хочется продлить момент близости. Тяжело отказывать своему телу, своим привычкам… Таир научил давать ему максимум. Хотеть этого, упиваться каждой секундой. Конечно же, это не механика. Наслаждение гораздо глубже. И как ты ни старайся, задевает самые тонкие струны.