Она моя
Шрифт:
Это он… Он…
Пытаюсь незаметно перевести дыхание, но резкое движение груди выдает волнение.
Такой же большой, как я помню. Замещает собой пространство. И он в форме… Темно-серый мундир, погоны, петлицы и другие знаки отличия, фуражка с кокардой. Такой он… Такой… Все еще ненавижу разного рода военнослужащих, но при виде Тарского в форме вдруг ощущаю невообразимую и совершенно неуместную волну горячего трепета.
«Осторожно, Катенька. Тебе на этих погонах еще ноги царапать придется…»
Нет…
Я улыбаюсь. Да, улыбаюсь, но эта эмоция — едкое отражение горечи, обиды и боли. Надеюсь, ему понятно, что я нисколько не тронута этой встречей.
— Мне пора, — объявляю достаточно сдержанно и тотчас направляюсь к выходу.
Мимо Тарского прохожу, задержав дыхание — всего-то делов.
— Насчет пропуска зайди в двести пятый, — окликает меня старик. — Должен быть готов.
Киваю, не оборачиваясь, и, наконец, покидаю удушающее пространство. Надо ли говорить, что в действительности откровенно бегу? Главное, что это очевидно лишь для меня. Я отлично справилась. Можно расслабиться. Но расслабиться не получается. Тарский перед глазами стоит. Да и понимание, что теперь он настолько близко, крайне расшатывает самообладание. Все внутри огнем горит, дышать трудно. Благо коридоры пустые, и никто кроме меня самой эти запыханные вдохи и рваные выдохи не слышит.
— Добрый день, — с улыбкой прохожу в центр кабинета. — Я за пропуском.
— Волкова?
— Да. Катерина Александровна.
Странно, здесь работают обычные люди. Три обыкновенные на вид женщины. Одна кофе пьет, вторая что-то набирает на компьютере, третья, вышедшая из-за стола мне навстречу, и вовсе напоминает мать моей бывшей одноклассницы.
Немного растерянно взираю на кусок заламинированной картонки. Удивляет, что на ней нет ни фотографии, ни фамилии. Только шестизначный номер.
— Это все? — верчу прямоугольник в руках.
— Угу. Только распишитесь в получении. Здесь и здесь.
— Может, мне еще форму выдадут? — оставив росчерк в указанных графах, шучу я.
— Это уже не к нам.
По взгляду вижу, что их в принципе шокирует мое нахождение внутри этого сверхсекретного объекта.
— Как вас зовут? — спрашиваю максимально беспечным тоном. Сдалось мне их еще больше шокировать… — Ну, на будущее.
— Ирина Николаевна, — растерянно протягивает женщина.
— Что ж, спасибо, Ирина Николаевна. И до свидания.
— До свидания.
Бодрым шагом направляюсь к двери. Однако едва выхожу в коридор, чуть сознание там не теряю.
Тарский… Снова он.
Стоит прямо напротив, в критической близости от меня.
Поймал… Поймал…
Не могу поднять взгляд к его лицу. Мельком посмотрела, в груди от тех эмоций, что в глазах его хватанула, так защемило, до сих пор продохнуть не получается. Его запах — родной, отравляющий, парализующий. Всю носоглотку и грудь щекочет. Вот бы расчихаться, пусть думает, что у меня на него банальная аллергия. Но нет же… Щиплет и кружит внутри, но на выход не дает этот раздражитель вытолкнуть.
— Катя, — мороз по коже, когда приглушенным тоном по имени зовет. Вот зачем? Господи… — Нам нужно поговорить.
— Это по работе? — бойко отзываюсь.
Еще бы дыхание не частило так явно…
— Не только.
— В любом случае, я сейчас не могу. Извини. Спешу очень.
Пройти не удается.
— Катя, — выставляя руку, Тарский упирает ладонь в стену.
— Чего тебе, я не пойму? — шиплю ему в плечо.
На противоположном конце коридора из кабинета выходит группа офицеров. Тарский бросает в их сторону взгляд, но быстро теряет интерес. Снова на меня смотрит. Чувствую это, но все еще не решаюсь встретиться глазами.
— Вечером зайду.
— Не вздумай, — конечно же, он в курсе, где я живу. Ничего удивительного. От мысли, что мы можем оказаться наедине, меня пробивает током. — Вечером я буду занята, — жаль, что причины ему пока неизвестны. — Да и не о чем нам говорить… Рада, что ты вернулся. Со мной, как видишь, тоже все нормально. Не беспокойся. На этом все.
— Катя, — он вроде как одергивает меня, словно противного ребенка.
Это, конечно же, возмущает… Решаю по-быстрому закрыть неозвученные вопросы. Метнувшись взглядом в сторону удаляющихся мужчин, рискую взглянуть Тарскому в глаза просто потому, что именно так мои слова будут иметь должный вес.
— Знаешь, я ведь сильнее тебя, — заявляю слегка осипшим голосом. На самом деле и не знаю, откуда эти силы берутся, чтобы говорить настолько равнодушно. Тарский смотрит внимательно. А мне кажется, что все мои физические реакции сейчас гипертрофированы и как будто расщеплены во времени. Звенят и ощущаются, как эхо. Размноженно и волнообразно. Выше и выше, при этом заторможенно, словно кнопку космического старта заклинило. Сердце с отмашкой бухает. Пульс западает и сигналами Морзе оглушает. А грудь раз за разом обжигает. Отслеживаю все это и спокойно продолжаю. — Потому что ты пытался и не смог меня тогда разлюбить. А я тебя смогла. Как только узнала, кто ты, пелена с глаз упала. Перегорело в один день. Сначала цеплялась за эти чувства… И та наша последняя ночь, — стараюсь, чтобы голос звучал абсолютно ровно, — думала, отболит, и вернется все… Нет. Ничего нет. Не люблю больше.
Грудь стискивает. Сердце протестующе подскакивает. Колотится в горле, раздавая по всему телу дребезжащие вибрации. Хочется отвернуться, но я заставляю себя до последнего смотреть Тарскому в глаза.
— Совсем кровожадной ты стала. Молодец, Катенька.
Его голос, будоражащая хрипота сдерживаемых эмоций и то, как он меня называет, жгут кожу и проникают внутрь горячими иголками. Задевая воспалённые нервы, перемыкают какие-то контакты. Вздрагиваю, но убеждаю себя, что для Гордея это незаметно.
— Ты меня столько раз ранил, — после этой фразы делаю паузу. Раньше бы вставила «Таи-и-и-р-р», сейчас — не могу. — Было бы странно, если бы не стала.
Держим зрительный контакт. Воздух между нами звенит и трещит.
— Катя… — пытается взять меня за руку.
— Пусти… — отчаяние все же прорывается. Едва-едва удается совладать с эмоциями. Второй раз требую уже ледяным тоном: — Пусти сейчас же!
Тарский еще какое-то время прожигает меня взглядом. Не пойму, убить меня готов или поцеловать… Неважно… Неважно… Но как же трудно проглотить едкое разочарование, когда он все же разжимает пальцы и отшагивает, позволяя мне уйти. Глупая дурочка, готова броситься ему на шею и расплакаться.