Шрифт:
Голубые-голубые глаза смотрели на Лизу. Смотрели в упор, и их хозяин – или хозяйка? – совсем не стеснялся тесного зрительного контакта.
– Ты все равно не будешь здесь жить, – по шипящему голосу Лиза так и не смогла определить, кто с ней говорит. Мужчина? Женщина? Ребенок? Хотя больше голос напоминал шипение змеи, на которую по рассеянности наступил невнимательный грибник.
Лиза натянула испачканное белое платье на ободранные коленки и уткнулась в них головой. «Мне всего двенадцать лет, – в отчаянии думала она. – Кто это, и зачем оно
Ответы на вопросы не пришли по очень простой причине. Лиза проснулась. Причем совершенно не двенадцатилетней девочкой, а вполне взрослой барышней двадцати семи лет от роду.
И тут же увидела голубые-голубые – до прозрачности – глаза. Как будто кошмар продолжался.
– Ты снова кричала во сне, – недовольно сказали глаза голосом Светы, Лизиной младшей сестры.
Лиза моргнула пару раз и потрясла головой. Неприятные ощущения от мерзкого сна почти улетучились, а Светины прозрачные глаза, кажется, слегка посинели.
– Что там тебе хоть снится-то? – Света сооружала на голове кудри и по ее тону было ясно, что ответ на вопрос не очень-то ее интересует. – Лет с пятнадцати вопишь во сне, я бы на твоем месте уже к психиатру пошла.
– На своем сходи! – в комнату влетела Марина, лучшая Лизина подруга, с которой они не расставались со студенческих времен
Марина сильно отличалась от очень похожих друг на друга сестер. Хоть Лизу и пугали прозрачно-голубые Светины глаза – у самой Лизы они были точно такие же. Сестры были одинаково хрупкими и невысокими, и, в общем-то, прекрасно вписывались в интерьер квартиры, которую на пару снимали Лиза и Марина. Обстановка в квартире тоже была сдержанной и неяркой. Неприметной, словом.
Зато Марину, попадись она на глаза какому-нибудь дизайнеру, этот самый дизайнер назвал бы «ярким мазком на фоне серых будней», ну или еще как-нибудь поэтично. Высокая, почти метр восемьдесят, с совершенно черными глазами, Марина не стригла такие же абсолютно черные, отросшие уже до пояса, волосы из принципа – ей было лень идти в парикмахерскую.
– Вы как приехали, мадемуазель, – продолжила Марина, обращаясь к Свете, – так в доме чертовщина началась ей-богу. Мурка моя сбежала. Десять лет жила кошка спокойно, даже в подъезд не рвалась, и тут на тебе!
– Помирать поди пошла, – заметила Света, не отрываясь от прорисовывания стрелок на глазах.
Марина часто-часто заморгала, подыскивая слова, чтобы выразить свое возмущение. Ослепительно-белую Мурку без определенной породы Марина нежно любила и по-настоящему страдала из-за ее пропажи.
– Зато рыбкам идти было некуда, – Марина вспомнила, что Мурка оказалась не единственной потерей в доме, – поэтому они просто сдохли в аквариуме. Без затей. Все девять. В один день.
– Ой, да ну тебя, может, вы их кормили раз в месяц или аквариум год не мыли!
Света выскочила в коридор. Послышалась возня и хлопнула дверь. Марина и Лиза остались вдвоем.
– Я понимаю, Лизок, что это твоя близкая родственница, но уж больно странные совпадения. И Мурка. И рыбки эти несчастные, я ж знаю, как ты над ними тряслась. Когда, говоришь, мадемуазель нас покидают?
Изо всех сил Марина старалась удержать себя в руках. Но разом побелевшее лицо выдавало ее с головой. Вообще была у Марины такая особенность – чуть что бледнеть, когда другие люди краснели: от смущения ли, от злости, или от растерянности. Глаза при этом у нее, естественно, оставались черными, и в минуты своей отчаянной бледности Марина здорово смахивала на ведьму, какими их показывают в ужастиках.
– Мариш, я не знаю. И спросить неудобно. Я у родителей потом по телефону спрошу, ладно?
Лиза собралась с такой скоростью, что какая-нибудь пожарная команда приняла бы ее в свои ряды не раздумывая – полностью одетая и наспех причесанная Лиза стояла в дверях ровно через две с половиной минуты после того как поднялась с кровати.
– Тебя подбросить? – спросила она Марину. Из чистой вежливости. Лизе прекрасно было известно, что Марине нужно совсем в другую сторону. Да и рулить Марина предпочитала сама.
– Сама доберусь.
Отвернувшись, Марина пошла на кухню. У них с Лизой был ежеутренний ритуал поцелуев в щечку на прощание. Но в это утро ритуал был нарушен – впервые за десять лет.
Лиза еще немного помялась в дверях, раздумывая, не окликнуть ли Марину. Вину свою Лиза как ни крути чувствовала. За внезапно нагрянувшую Свету, за пропавшую Мурку. На рыбок Марине было плевать, это Лизе они нравились. Но все равно пропавшая и погибшая живность настораживала. У самой Лизы два щенка тоже пропадали в детстве, правда, один потом нашелся. С Лизиными же ножницами в рыженьком боку, у мусорных баков.
Выходило, что с щенком расправилась Света, ну или мама с папой. Все три варианта казались Лизе фантастическими. И, в любом случае, не рассказывать же эту историю про щенков Марине – она точно вышвырнет Светку на улицу этим же вечером…
Почти решившись окликнуть Марину, чтобы хотя бы посочувствовать по поводу пропавшей кошки, Лиза просто не смогла открыть рот. Ее отвлек звук. Знакомый. Как будто проникший в реальность из Лизиного сна. Детский смех. Словно тихо смеялась маленькая девочка. Во сне тоже был детский смех – где-то вдалеке, фоном, но был точно. Был.
Челюсти клацнули так, что Лизе показалось, что она сломала пару зубов. Металлический привкус во рту добавил красок к нарастающему ужасу. Просто чтобы не стоять столбом, Лиза выскочила за дверь и припустила вниз по лестнице. Уже на улице она отдышалась и решила, что смеялся кто-то из соседских детей. Никакие дети в их подъезде не жили – сплошь древние одинокие старухи – но Лиза старалась об этом не думать.
На слабых ногах Лиза двинулась к машине. Несмотря на теплое июньское утро, ее колотил озноб, а в глазах прыгали назойливые черные мушки. Из чьего-то окна радио жизнерадостно сообщило, что наступило утро и вот, дорогие граждане, пробило восемь.