Она просто сказала «Да»
Шрифт:
– Алло! Я слушаю! – в трубке раздался до боли, до нечеловеческой боли, родной голос. Звонкий, энергичный, ни разу не страдавший за эти дни. От сексуальной хрипотцы не осталось и следа. Это у меня галактики взрывались каждое утро в первые же секунды пробуждения. А от него веяло стабильностью, радостью бытия и отсутствием любых хлопот, кроме собрания директоров. Представляла окружающие его серые офисные стены, стеклянные перегородки, кожаные диваны. Весь этот пропитанный успехом и гонкой за сверхприбылями мир. Туда мне не
– Антон! Это я… – хотела сказать трепетно-нежно, а получилось надрывно и жалко.
– Кто? Алло, я не расслышал… Слушай, вот эту схему переделай, пожалуйста! – он мимоходом дал кому-то указание, донесся чей-то лебезящий ответ… – Алло! Ну кто там, говорите!
– Это я, ты меня не узнал что ли? – злость придала мне сил. Ну правда, какого черта?! Сейчас он у меня получит по полной. Только я приготовилась выпалить все самые нецензурные слова, которые знала к тому времени, как последовал хук слева…
– О-о, Настя! Настю-юша! На-а-астенька! Как же я рад тебя слышать! Куда ты пропала, милая? Я по тебе так скучал! Слушай, сейчас ужасно некогда, завал полнейший. А ты можешь мне перезвонить ближе к вечеру, в пять, например?
– Но у меня нет твоего номера телефона!!!
– А-а… Конечно, дорогая! Вот мой номер… Записала? Ну все, целую, зайчонок! До связи!
Ошалело записала цифры на клочке бумаги. На автомате лишь повторяла: «Да, да, я позвоню, конечно…»
Запиликали гудки, разговор окончен. Разговор, который прокручивала, представляя в подробностях по миллисекундам все эти дни, пролетел как шальная пуля. Пронзил виски насквозь.
Настю-юша… Пробовала на вкус свое имя, которое недавно еще было в его губах. Оно звучало теперь совсем по-иному. В нем появился тайный смысл. Он меня назвал Настюша, рассуждала я. Он меня любит. Он просто заработался. Нет у него никакой жены. Вечером я ему позвоню, мы встретимся и этот кошмар закончится.
К пяти вечера я была готова и во мне все было идеально.
Сидела на диване, не шевелясь. Ровная спина, руки на колени: отличница, желающая получить пятерку в любви.
Смотрела на часы и ждала.
Минутная стрелка начала обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один…
Ровно 17.00! Пуск! Нажала на кнопку звонка.
– Би-ип… Би-и-ип… – между каждым «би-ип» сердце успевало сделать сто ударов. Ноги вытянулись в струнку и мелко дрожали пятки. Это были самые длинные пять «би-ипов» в моей жизни.
– Алло!
– Это я, привет! – выпалила и чуть не выронила трубку, не зная, куда девать руки и что дальше говорить.
– А-а, это ты. Я тебе перезвоню, хорошо! – он произнес эти слова скороговоркой, как автоответчик. И положил трубку. У него явно ничего не дрожало от звука моего голоса.
Только что мне было так жарко, что в ладонях бы сварилось яйцо. Вдруг стало холодно, я просто окоченела. Метнулась на кухню. Налила горячего чаю, укуталась в плед.
Опять слезы… Не пойму, откуда эти слезы? Что-то я расклеилась, сорри. Душа слезами омывается, говоришь? Ну-ну! Фр-рр!
Мама? А при чем здесь моя мама? С какой стати, Юля, тебе знать про мою маму, это же не имеет никакого отношения ко мне!
– Все нездоровые сценарии в жизни любого из нас начинаются с фигуры матери. Мать – первый человек, которого мы видим в жизни и с кем строим свои первые отношения, она закладывает основу… – психолог Юля говорила ровно, как диктор в передаче про животных. Так вот как выглядит прием у психолога – тебе читают лекции. Мы сейчас уснем, а-а-а… Упс, зевнули. Простите великодушно. Так что там на повестке дня? Фигура матери, угу. Ха-ха три раза.
– У меня на этой фигуре, как ты выражаешься, все закончилось. Ну не знаю. А что про нее рассказывать, обычная мама, как у всех. Претензий давно нет. В детстве, может, и были. А сейчас какие могут быть претензии? Детство давно кончилось. Просто ко мне судьба была намного менее справедлива, чем к остальным. Моя правда жизни сурова. Матери на меня всегда было плевать, она – дура сердобольная к кому угодно, кроме собственной дочери. Ей до меня дело было, только когда болела. И то все по знахаркам каким-то таскала. Бабкам и в порчу больше верила, чем во врачей и в медицину. Ну та еще семейка, да.
Отец? А что отец? Вечный мечтатель, бабник и нахлебник. Не повезло мне, как некоторым, родиться в счастливой, спокойной и обеспеченной семье. Что я имею в виду, когда говорю так? Ну, наверное, в семье, где тебя есть кому обнять, где тебя выслушают, ну где просто все нормальные и адекватные.
– А вас не обнимали?
– Почему же не обнимали? Иногда обнимали. Только все детство, что помню, ор стоял. Ни мать, ни отец не могли спокойным голосом разговаривать. Друг на друга – криком, на меня криком. Такая у меня, знаешь, крикливая семья была.
– Люди кричат от глубокой внутренней боли…
– Какие же вы, психологи, добренькие. А мне что ли не больно было? Я, ребенок, должна была думать о том, что им больно? Да ну их нафиг! Вот я же могу сдерживаться, я вообще стараюсь всегда молчать, не то, что кричать. И говорю как можно тише, тогда лишь есть вероятность, что тебя все-таки решат выслушать.
– Поэтому сейчас вы говорите так громко, что вас слышно в другом крыле?
Ой, юмористка что ли.
– Ну подумаешь, ни слова больше тебе не скажу! Стоило лишь открыться…