ОНАГР
Шрифт:
– Орел! орел!.. А если не даст? что будешь делать?
Он принудил себя выкурить сигару, - трубка ему опротивела, потому что у Дюме он не видал ни одного льва с трубкой, прошелся по комнате, свистнул раза два или три и отправился к Шнейду… Голова у него кружилась от сигары, но он сказал самому себе:
– Что за беда! привыкну; трубку курить - mauvais genre!
У ворот ростовщика он повстречался с тем штатским, у которого было сморщенное лицо и изнеженные движения.
– Мосьё Разнатовский, куда вы?
– спросил он, по своему обыкновению,
Онагр немного смутился.
– Я… так… нужно к одному знакомому… а вы?
– Я от Шнейда - моего поверенного. Au plaisir…
"Та-та-та!
– подумал Петр Александрыч, - поверенный! знаем мы эти штуки: просто, брат, занимал деньги…"
Ростовщик прохаживался по своей зале, уставленной бронзой и дорогими мебелями.
Он сам отворил дверь.
– Здравствуйте, Адам Иваныч, - сказал ему Онагр с непринужденною улыбкою, сбрасывая с себя шинель, а между тем сердце у него так и билось.
– Мое почтение, - сухо отвечал ростовщик.
– Что, любезный Адам Иваныч, как вы поживаете?
– Помаленьку.
– А я встретил у ваших ворот моего приятеля… штатский, как бишь его фамилия… всегда позабываю… у него такое сморщенное лицо… он от вас сейчас вышел.
– Анин?
– Да, да… Что, верно, к вам за деньгами приезжал?
– Нет, ему не надо занимать; у него много денег.
– А зачем же он был у вас?
– Он нанимает форейтора через одного моего знакомого.
– А-а-а! У меня до вас… - Петр Александрыч закашлялся… - Какие у вас прекрасные бронзы, Адам Иваныч, я думаю, дороги? Приятно украсить комнаты такими вещами.
– Да, вещи недурные: канделябры рококо стоят две тысячи, а часы в последнем вкусе, - они называются как-то мудрено, - четыре тысячи рублей. Я, пожалуй, продам их, если сыщутся охотники… Не знаете ли вы кого? У меня нет ничего заветного: эти продам, другие достану.
– Конечно… Гм… - Петр Александрыч снова закашлялся… - Я… к вам… с маленькой просьбой.
– Что вам угодно?
– Мне нужна… не… небольшая сумма на полгода…
– Вы мне еще должны. Через месяц срок вашему заемному письму, - сказал ростовщик, понюхав из золотой табакерки.
– Я знаю… но я хотел просить вас отсрочить и переписать заемное письмо, вместе с теми, которые я хочу занять теперь.
– Нет, прежде старый долг отдайте.
– Я с большим бы удовольствием, но маменька мне тысяч пять пришлет только тогда, как продаст хлеб… а теперь… Я не знаю, будут ли у меня деньги через месяц.
– Мне-то что за дело, когда ваша маменька продаст хлеб? Зачем же вы занимали? Если вы через месяц не заплатите, я представлю заемное письмо ко взысканию.
– Помилуйте, Адам Иваныч! я, клянусь вам, веду свои дела аккуратно, только неурожай… У меня имение прекрасное: четыреста душ.
– Это имение вашей маменьки, а не ваше.
– Ей-богу, мое… все мое…
– У вас есть документы?
– Какие документы?
– На это имение, что оно принадлежит вам?
– Все бумаги в деревне у маменьки; я, если хотите,
– Зачем? Не беспокойтесь: у меня нет денет. Я не могу дать вам ни гроша.
У Онагра замерло сердце.
– Ради бота, Адам Иваныч, возьмите с меня какие. хотите проценты… Мне только на полгода: вы меня этим вполне обяжете; я… мне крайняя нужда…
– Извините, не могу…
Ростовщик подошел к двухтысячным канделябрам, стряхнул с них пыль своим носовым платком и потом обратился к Онагру:
– У вас нет залога?
– Нет.
– Кто же вам даст взаймы так?
– Отчего же? У меня есть дядя, у которого две тысячи восемьсот душ: я его единственный наследник, и маменька пишет, что копит мне деньги.
Ростовщик улыбнулся.
– Когда ваш дядюшка и ваша маменька скончаются, тогда я вам и дам взаймы.
Петр Александрыч несколько обиделся и хотел идти. Ростовщик остановил его.
– А сколько вам нужно?
Петр Александрыч встрепенулся.
– Две тысячи.
– Это много, не могу.
– Ну хоть полторы?
– И это много. Я, так и быть, на риск дам тысячу двести, не больше только, как на шесть месяцев…
– Честное слово, я еще, может быть, прежде срока отдам; я не знаю, как благодарить вас, любезный Адам Иваныч.
– Погодите: ведь я еще вам их не дал.
– Полноте шутить, Адам Иваныч.
– Вы у меня брали пятьсот рублей; процентов на них за полгода приписано триста рублей, да на эти триста за полгода сто двадцать пять рублей, всего вы мне Должны девятьсот двадцать пять рублей. Так?
– Так-с…
– Вы не можете мне заплатить теперь проценты?
– Теперь нет…
– Хорошо. Нечего с вами делать, я подожду еще полгода: на девятьсот двадцать пять рублей я менее семисот пятидесяти рублей взять не могу, как хотите.
– Я сказал, Адам Иваныч, возьмите какие хотите проценты.
– Менее я ни с кого не беру без залога. Тысяча шестьсот семьдесят пять рублей, да на тысячу двести рублей за полгода процентов шестьсот тридцать рублей, а на шестьсот тридцать процентов триста двадцать… Всего-то придется вам отдать мне через полгода три тысячи… три тысячи… семь… восемьсот… двадцать пять рублей. Согласны?
– Согласен…
– Так напишите мне сегодня заемное письмо на эту сумму, а старое я вам возвращу…
Через час заемное письмо было написано, деньги получены, и Онагр сделался по- прежнему беззаботен и счастлив, и по-прежнему у него только одна мысль о соблазнительной красоте Катерины Ивановны и об интриге с светской дамой.
Он везде за нею - и в театре, и на гулянье, и в концерте, и у нее дома, и на бале у
Горбачевых, и на вечеринке у вдовы Калпинской… Играет ли прекрасная на рояле, он, облокотившись на рояль, смотрит на нее, томится и бормочет: "Charmant!" Танцует ли она с другим, он непременно около нее и беспрестанно с нею заговаривает о том, что "сердце, полюби однажды, не властно разлюбить". На эту тему настроены все его разговоры с нею.