ОНАГР
Шрифт:
Напиши к нему письмо поласковее и поблагодари его за это и за участие, которое он принимает во мне; также купи самую модную жилетку, которую и вышли немедленно: я хочу подарить ему. Надо быть благодарным, дружочек; благодарность выше всего. Семен
Никифорыч человек редкий: он угождает мне и ухаживает за мною, как родной. В нынешнем свете чужие, право, лучше родных. У меня что-то глаза становятся слабы, с трудом веду хозяйственные книги: видно, старость приходит; в марте мне сорок шестой год пойдет.
Сходи ко Всех скорбящих божией
Петенька, без счету и обнимаю тебя. Береги свое здоровье, драгоценное для меня, и не бросай попусту деньги. Остаюсь твоя мать и друг
Прасковья Разнатовская".
Петр Александрыч окончил письмо, проглотил засушенное миндальное колечко, выпил стакан красного, зевнул, сказал самому себе: "Ну, по крайней мере хоть восемьсот!" - и задремал.
Гришка собрал со стола, докушал барские остатки, снял со стены семиструнную гитару и принялся наигрывать "Барыню".
Петр Александрыч впросонках услышал эти звуки, рассердился и закричал:
– Гришка!
– Чего-с?
– отозвался Гришка из своего чулана.
– Ты музыкой забавляешься?
– Никак нет-с.
– И отпираешься еще, дурак! Кто ж это бренчит? Ты, кажется, помешался. Барин почивает, а ты изволишь шуметь.
После этого Петр Александрыч снова погрузился в дремоту, и в квартире его воцарилось безмолвие. Минут через десять громкое и неровное храпение слуги слилось с тихим и однозвучным храпением барина.
В восьмом часу барин открыл глаза и с удовольствием несколько раз потянулся.
– Какой приятный сон! Я видел Катерину Ивановну, точно наяву, будто я целую у нее руку, - а она мне говорит: "Шалун! что вы делаете? перестаньте", а я и не слушаю ее и… и… все это очень может случиться!
Мечты его были прерваны звоном колокольчика в передней. В комнату вбежал офицер с серебряными эполетами.
– А я к тебе, мон-шер. Что ты делаешь?
– Ничего.
– И я ничего… Что это ты сидишь в потемках?
– Да так, заснул, братец… Гришка! свечей!
Свечи принесли.
– Куда ты вечером, мон-шер?
– Не знаю; а ты?
– Не знаю. В "Сильфиду" не поедешь?
– Нет, братец, надоела.
– И мне, мон-шер, надоела: я десять раз сряду ее видел.
– Я сегодня был у Бобыниных с визитом.
Минуты две молчание. Офицер прошелся по комнате и запел: "Тра-ла-ла, тра-ла-ла!,."
– Кто?
– Катишь Бобынина.
– Да! Ах, я тебе не говорил: мы вчера вечером с Митей таскались, таскались по
Невскому, да и вздумали вдруг зайти к Доминику поужинать… Две бутылки шампанского выпили.
– Катишь мне говорила сегодня - мы с ней долго сидели вдвоем, - что ей скучно, что ей надоели балы. Все, говорит, это вздор, сердце ищет чего-то, и она так страстно посмотрела на меня и потом сказала: "Приезжайте ко мне на днях вечером; я буду одна". Это недурно, братец?
– Гм! Не сыграть ли нам
– Пожалуй… у меня теперь денег нет; впрочем, я сейчас получил письмо от матери из деревни: она пишет, что высылает мне четыре тысячи. Нет ли у тебя рублей двадцати пяти?
Мне только на несколько дней.
– С удовольствием, мон-шер, с удовольствием. Офицер схватился за боковой карман.
– Ах, канальство! бумажник-то я свой позабыл дома! У меня деньги есть: я на прошедшей неделе получил от отца пятьсот рублей карманных… Сыграем же в банчик; если проиграешь, отдашь мне после, если я проиграю, то завтра пришлю. Что время попусту терять? а?
– Разумеется… Гришка, мелки и карты!
– Неигранных карт нет-с, надо сходить в лавочку.
– Ну, подай игранные. Не все ли равно?
Игра началась, мелки пришли в действие, карты загибались и отгибались. Ни Петр
Александрыч, ни офицер не заметили, как пролетело время. Их уж и ко сну клонит. Петр
Александрыч в выигрыше.
– Который час?
Офицер посмотрел на часы.
– Вообрази, мон-шер, три часа.
– О-го! Не перестать ли?
– Как хочешь; сколько я проиграл тебе?
Петр Александрыч принялся считать.
– Сто один рубль.
– Только? я полагал больше. Адьё.
"Славно! право, славно!
– подумал Петр Александрыч, провожая офицера, - мне и в любви и в картах начинает везти!"
ГЛАВА Ш
Кучер в васильковой шубе и глазетовом кушаке.
– Будуар госпожи среднего сословия.
– Добродетельный человек с огромным ртом
Прошел день, другой, третий; офицер с серебряными эполетами не является и не шлет денег. По прошествии четырех дней Петр Александрыч написал письмо к офицеру:
"Мне крайняя нужда в деньгах, а из деревни я еще не получил. Сделай одолжение, mon cher ami, пришли сто рублей, которые ты намедни проиграл мне. Что новенького? Вчера я был у Бобыниных. Молодецки иду на приступ, все говорил с ней о любви. Ах, женщины! женщины! что, если б не было на свете женщин? Моя Катишь меня с ума сводит. В ожидании ста рублей tout a vous
Петр Александрыч запечатал письмо и написал на конверте:
Monsieur de Anisieff.
– Кучеру новую шубу принесли-с, - сказал Гришка.
– Принесли?
Петр Александрыч вдруг оживился и вскочил со стула.
– Вели же ему поскорей одеться и прийти сюда.
Кучер явился в светло-васильковой шубе, отороченной кошкой. Его сопровождал портной с ярко-пунцовой шапкой в руке: на шапке лежали глазетовые и парчовые кушаки.
У Петра Александрыча разбежались глаза. Прежде он бросился к кучеру, потом к портному; и шуба хороша, а шапка прелесть, и кушаки блестящие!