Онассис. Проклятие богини
Шрифт:
На семейном совете, если можно так сказать, мать решила, что Марии лучше продолжать вокальное образование дома, в Афинах. Великая депрессия затронула и их семью. За восемь лет из-за хронического упадка в делах они переезжали с места на место девять раз, и в конце концов отец Марии, Георгиос, был вынужден продать свою аптеку. (По признанию Евангелии, окончательно разругавшейся с Георгиосом, муж был так счастлив избавиться от них, что не поскупился оплатить им дорогу и пообещал ежемесячно высылать в Грецию 125 долларов и конечно же обещания своего не сдержал: однажды она получила от него 7 долларов, в другой раз — 17, и на этом вспомоществование закончилось.)
По дороге в Грецию
Позже, по словам мужа Каллас Батисты, Мария утверждала, что мать украла у неё детство. «Моя мать, — рассказывала она в одном из интервью, — как только осознала моё вокальное дарование, тут же решила сделать из меня чудо-ребёнка как можно быстрее… Я вынуждена была репетировать снова и снова, до полного изнеможения». В 1957 году в интервью итальянскому журналу она говорила: «Я должна была учиться, мне запрещалось без какого-то практического смысла проводить время… Меня лишили каких бы то ни было светлых воспоминаний об отрочестве».
Возможно, пытаясь восполнить холодность требовательной матери и смягчить свою незащищённость, дома Мария почти беспрерывно что-нибудь жевала, набирая вес. Скрупулёзные биографы даже подсчитали, что по достижении подросткового возраста она была пяти футов и восьми дюймов ростом, но весила почти две сотни фунтов.
«Отдушинами в её жизни были музыка и пристрастие к еде, — пишет один из её биографов француз Клод Дюфрен. — С утра до вечера она поглощала конфеты, медовые коврижки, рахат-лукум. За обедом с аппетитом ела макароны. Вскоре — а кто нас побалует лучше, чем мы сами, — она встала за плиту и придумала своё любимое кушанье: два яйца под греческим сыром. Эту пищу нельзя было назвать лёгкой, но ребёнок нуждался в столь калорийном питании, чтобы хорошо петь: в те времена многие придерживались мнения, что хорошая певица не может быть худой. Этим и объясняется, почему мать чудо-ребёнка не препятствовала пристрастию дочери к еде».
Евангелия отмечала, что на родине у дочери изменился характер не в лучшую сторону. «Ещё ребёнком она была подвержена вспышкам гнева и к тому же весьма скуповата; теперь же эти черты становились всё более заметными. Она вела себя недопустимо оскорбительно по отношению к своим родным дядям и тётям… Она так же плохо обращалась и с прислугой, грубила старшим и раздавала пощёчины более юным, чем она. Когда я упрекала её за подобное поведение, она усмехалась мне в лицо и спрашивала: „Ну и что дальше?“ Кроме того, она ревновала к студентам консерватории также, как впоследствии будет относиться
И другие однокашники нелицеприятно отзывались о Марии времён учёбы в Королевской музыкальной консерватории (куда, кстати, она была зачислена стараниями Марии Тривеллы, дававшей ей первые уроки вокала, на два года раньше положенных шестнадцати лет: благодаря рослости Марии Каллас обман прошёл незамеченным).
В консерватории Мария начала учиться у известной испанской оперной дивы Эльвиры де Идальго.
«Я услышала каскад не совсем точно контролируемых звуков, вызвавших в душе смутную, необъяснимую тревогу, — вспоминала позже Эльвира де Идальго, ставшая для Марии Каллас настоящей матерью, — но затем я закрыла глаза и представила себе, какое удовольствие я испытаю, когда я буду работать с таким материалом, придавать ему совершенную форму, открывать его обладательнице уникальные драматические ресурсы, о которых она ещё и не подозревает…»
Работали над каждой нотой, над каждой интонацией, как работали когда-то на галерах пожизненно приговорённые.
«Я была как атлет, стремившийся развить свою мускулатуру и находивший особое удовольствие в изнурительных тренировках… <…> Я пропадала на занятиях с утра до вечера», — годы спустя вспоминала Мария. И не раз признавалась: «Всей своей подготовкой, всем моим художественным воспитанием как актрисы и человека музыки я обязана Эльвире де Идальго».
В 16 лет Мария завоевала первый приз в консерваторском конкурсе и начала зарабатывать деньги своим голосом. В девятнадцать Мария спела в Афинском лирическом театре свою первую партию в настоящей опере, «Тоска» Джакомо Пуччини, за баснословную королевскую плату — 65 долларов.
Она обожала своего далёкого, призрачного отца и не любила близкую реальную мать. Один из её друзей по консерватории описывал мать Марии как женщину, чем-то удивительно напоминающую гренадёра, которая постоянно «и толкала, и толкала, и толкала Марию». Дед Марии по матери, Леонидас Лонтцаунис, отозвался об отношениях между Марией и её матерью так: «Она была амбициозной, истеричной женщиной, у которой никогда не была настоящего друга… Она эксплуатировала Марию и постоянно экономила на всём… Это была настоящая землечерпалка денег… Мария каждый месяц посылала деньги чеками своей сестре, матери и отцу. Так вот её матери всегда не хватало, она требовала ещё и ещё больше».
…Двадцать пятого января 1936 года Аристотель Онассис наконец-то увидел, что на его банковский счёт поступил второй миллион долларов. На подходе были и другие деньги. Отметить это событие он решил в неприметном греческом ресторанчике на острове Манхэттен, недалеко от Центрального парка, где умели готовить настоящую мусаку. В одиночестве. И в мечтах.
ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой подтверждается истина: кому война, а кому мать родна
В порядке журналистской практики я около года выдавал на-гор адля разных газет и журналов очерки, репортажи, интервью, заметки о подготовке к московской Олимпиаде-80. Не столько о тренировках спортсменов, сколько об истории Олимпийских игр и, так сказать, инфраструктуре, то есть обо всём, что с играми связано, от бюджетов до кухни, от архитектуры и строительства олимпийских деревень и спортивных объектов до моды, от торжественных церемоний открытия и закрытия до безопасности, от транспортного обеспечения до культурно-развлекательных программ…