One for My Baby, или За мою любимую
Шрифт:
— Но еще совсем недавно она тебе нравилась, — напоминаю я. — Лена. Помнишь, ты говорила, что она хорошая работница?
Бабуля презрительно фыркает:
— Она такая молодая, что в дочери ему годится. И что они собирается делать? Рожать ребенка? — Она снова недовольно фыркает. — Он даже не успеет вырастить этого ребенка Старый козел. Хочешь печенье?
— Нет, спасибо, бабуль.
— Тебе шоколадное или заварное?
— Никакого, бабуль.
— А я все равно принесу. Вдруг ты передумаешь? — продолжает она. — Их брак начал распадаться уже давно. Ну, тогда, после ее последнего выкидыша. Если печенье немного
— Что ему было нужно? — интересуюсь я, расставляя чашки с блюдцами и печенье на маленький столик возле телевизора. На этом этапе бабуля не возражает против моей помощи. — То есть я не совсем правильно выразился. Разумеется, он хотел повидать тебя. Ты же его мама. Но что ему было нужно кроме этого?
— Он хотел мне все объяснить. Так он сказал. И привел ее с собой. Какая наглость! Они сидели тут и держали друг друга за руки. Представляешь? Как самая настоящая влюбленная парочка. Я сказала, что ничего подобного в своем доме не потерплю. Никаких ухаживаний и воркований! Они принесли мне коробку «Кволити-стрит». А потом эта стерва нахально съела все конфеты с клубничной начинкой. Вот ведь хамка какая! Он-то прекрасно знает, что я ем только их. Не могу грызть ничего жесткого.
Могу представить, в какой кошмар превратила моя бабушка визит собственного сына и его подружки. Надо заметить, что, когда бабуля приходила в гости к моим родителям, она проявляла удивительную терпимость к самым разным вещам и явлениям. Она заставляла себя смиряться со всеми теми новшествами, которые раньше никогда не присутствовали в ее жизни. Это и домработницы, и тренажеры, и заграничная еда, и книга отца, по праву ставшая бестселлером. Все это она воспринимала со снисходительной мягкой улыбкой.
Но в собственном доме она устанавливает свои правила, и те, кто приходит сюда, обязаны им беспрекословно подчиняться.
— Но он говорит, что любит ее.
— Мужчины вообще говорят много чего. Нельзя воспринимать все это серьезно. Кстати, они готовы сказать что угодно, лишь бы добиться своей цели.
— Он говорит, что больше не вернется к нам.
— А я бы его и не приняла. Я бы сама вышвырнула его на месте твоей мамы. Ну, если бы он попробовал вернуться. Я бы очень хотела, чтобы он вернулся, и тогда с удовольствием выгнала бы его прочь. Серьезно. Я чувствовала, что у вас там творится что-то неладное. Возмутительно!
«Возмутительно» — одно из любимых словечек моей бабули.
— Я волнуюсь за маму, — вздыхаю я.
— Он ведет себя отвратительно!
Еще одно характерное слово ее лексикона. Если бабуле что-то не нравится, оно обязательно будет и «возмутительным», и «отвратительным».
— Она без него пропадет. Мама сейчас хорохорится, но на самом деле даже не представляет себе, что будет дальше. Слишком во многом она зависела от отца.
Но моя бабуля уже меня не слушает. Она останавливает пластинку Синатры и включает звук телевизора. При этом она нажимает на кнопку с такой силой, будто никогда раньше не знала, как правильно пользоваться пультом. Потом достает лотерейный билет из старой жестяной коробки из-под печенья, на крышке которой нарисован шотландец-волынщик в килте, и начинает восхищенно следить
Моя бабушка может с удовольствием подолгу и свободно обсуждать со мной и супружеские измены, и выкидыши, и любовниц. Но лишь в том случае, если мой визит не совпадает с розыгрышем национальной лотереи по телевизору.
10
Я видел их каждый день, этих пожилых китайцев, производящих таинственные неторопливые движения в утренней дымке парка. Но тогда я фактически не замечал их. Я не мог разглядеть ни красоты, ни великого смысла в их неспешном танце. Они были уже слишком стары, а я молод и наивно полагал, что они вряд ли смогли бы меня чему-нибудь научить.
Я видел, как пожилые китайцы медленно выполняют стоя мудреные упражнения, имел возможность наблюдать за ними почти каждое утро в течение двух лет, но для меня они представляли собой только нечто вроде местного колорита, не более того. Занятия тайчи, которые я имел удовольствие созерцать, пока жил в Гонконге, я ставил на тот же невысокий уровень, что и ряды дешевых лавок, где продавались всевозможные травы, а также благовония, тлеющие в храмовых каменных сосудах на Голливуд-роуд. В этот же ряд можно было бы поместить и линию горизонта, составленную многочисленными высоченными растениями в горшках, выставленных на балконах квартир верхних этажей небоскребов. Еще вспоминаются рассуждения о правилах и законах фэн-шуй между кантонцами, работавшими в школе иностранных языков «Двойной успех», и, разумеется, фальшивые деньги, которые жгут на улицах в августе во время фестиваля Голодных привидений.
Да, я видел все это собственными глазами, но для меня подобные явления не имели большого значения. Они только лишний раз напоминали, что я нахожусь до невозможного далеко от родины. Все эти образы являлись для меня чем-то вроде почтовых открыток с изображением местных достопримечательностей, на которых с обратной стороны ничего не написано.
Но вот теперь, пока я, пыхтя, как паровоз, бегаю по парку, чтобы научиться дружить со своим телом, я вновь замечаю, как Джордж Чан занимается тайчи. На этот раз его древний танец начинает приобретать в моем мозгу некий смысл.
Иногда он приходит сюда не один. Зачастую вместе с ним в парке появляются двое его учеников. Если, конечно, можно назвать учениками этих длинногривых хиппарей или тех, кто бреется наголо, но (слава богу!) при этом ничуть не агрессивен и в придачу носит очки а-ля Джон Леннон. Вот оно — притяжение двух крайностей. Все в жизни этих людей протекает плавно и органично. Правда, надолго со стариком они не остаются, и меня это по-своему радует. Потому что больше всего мне нравится наблюдать за ним, когда он один.
Джордж всегда приходит в парк очень рано, когда весь город еще спит. Те, кто ведет ночной образ жизни, — пьянчужки, богема и тому подобные слои населения — уже разошлись по домам и улеглись спать. Те же, кто соблюдает правильный распорядок дня, в частности бегающие трусцой и занимающиеся своим здоровьем преуспевающие дельцы, которые зарабатывают в год шестизначные суммы, еще не поднялись. Единственным звуком, доносящимся до ушей в такие минуты, остается дальний гул грузовиков на Холлоуэй-роуд.