Они должны умерерть

Макбейн Эд

Стоя около раненого полицейского и ужасно потея, лейтенант Бернс спросил:

– Сержант, куда его ранили?

– В плечо, сэр, – ответил сержант. Он замолчал, переводя дыхание.

Это был крепкий высокий человек с седеющими волосами. Форма была ему немного тесновата, но он не хотел покупать новую, потому что в следующем году собирался увольняться. Когда за рабочую одежду вы выкладываете из собственного кармана, то обязательно все тщательно взвесите. «Сэр, надо было слышать Мирандо, – задыхаясь, произнес он. – Наверняка все женщины убежали из дома. Матерился на испанском и стрелял в дверь. Он сделал шесть выстрелов. Двумя из них ранил Кассиди».

Бернс

еще раз взглянул на раненого.

– Мы вызвали «Скорую помощь». Побудьте, сержант, с ним и проследите, чтобы ему не стало хуже.

– Извините, – эти слова относились к высокому худощавому голубоглазому мужчине, стоявшему по ту сторону баррикады. На нем был светло-коричневый костюм и соломенная шляпа. – Как я понял, сержант сказал...

– Кто вы такой? – сердито спросил Бернс.

– Репортер. Работаю в городской вечерней газете. Я нечаянно услышал...

– Мне знакомо ваше издание, – сухо ответил Бернс.

– Как я понял, сержант сказал...

– К сожалению, мистер, я занят, – ответил Бернс.

Он обошел машину и взял микрофон.

– Шустрый парень, этот твой земляк, – обратился Паркер к Эрнандесу. – На два дюйма ниже – и Кассиди был бы мертв.

– Стрелял не я, а Мирандо, – произнес Эрнандес.

– А кто обвиняет тебя? В каждой нации есть свои уроды, не так ли?

– Оставь, Паркер.

– Никто и не судит о пуэрториканцах по такому подонку, как Мирандо. Но, ради бога, взгляни на себя. Кто ты есть? Детектив третьего класса. Надо иметь большую силу воли, если делать то, что делаешь ты. Подумай обо всех своих земляках, которых ты упрятал за решетку.

– Это моя работа, Паркер.

– Никто не спорит. Ты примерный полицейский, Эрнандес. Тебя, конечно, мало волнует, что в участке то и дело звучит испанская речь. – Он, довольный, захихикал. – Кто защитит нас, простых смертных, от твоих несправедливых нападок? Ты идешь прямо, не сворачивая с дороги, и однажды станешь верховным комиссаром. И тогда твой отец повесит другой портрет в своей кондитерской.

– Почему ты всегда подкалываешь меня, Паркер?

– Кто? Я?

– Почему?

– Я никого не подкалываю, – невинно ответил Паркер. – Просто у меня своя работа, как и у тебя.

– Ив чем же она заключается?

– Расчищать улицы. Я тот же дворник, но только с ружьем. Ведь в этом заключается работа полицейского, не так ли?

– Не только в этом.

– Вот как. Может быть, ты думаешь я должен здороваться за руку с каждым наркоманом? Когда-то примерно так и было. Когда-то я сочувствовал людям.

– Охотно верю.

– Если ты мне не веришь, спроси у старожилов в участке. Но я изменился с тех пор. Жизнь преподнесла свои уроки.

– Какие?

– Неважно, – произнес Паркер и отвернулся.

Он отворачивался уже давно, а если быть точным – четырнадцать долгих лет. Он отворачивался от своего дома как полицейский и как человек, прощая себе все и ссылаясь на то, что когда-то он сочувствовал людям, но с тех пор усвоил урок. Но в логике его рассуждений была небольшая неточность. Дело в том, что Энди Паркер никогда в жизни не сочувствовал никому. Не в его натуре было проявлять симпатию к живому человеку. Вероятно, он просто имел в виду, что когда-то давно у него были более тесные отношения со своими коллегами по участку, чем сейчас.

Надо отдать должное, однажды Паркеру почти удалось с совершенно иной точки зрения подойти к разрешению сложной задачи, связанной с законом и порядком. Будучи полицейским, он был довольно терпим и снисходителен к тем, кто совершал незначительное правонарушение, ограничивался ударом дубинки и предупреждением. Он пришел к выводу, что на этом участке совершаются слишком тяжкие преступления, чтобы наказывать приличных людей за мелкие нарушения. Он понял тогда, что закон можно толковать по-разному, прежде чем дело дойдет до суда. Ему стало понятно, что всю эту судебную машину замыкал судья без мантии – патрульный полицейский. Прокручивая в голове десятки вариантов, он все больше склонялся к мысли, что мелким правонарушителям нужно дать последний шанс. В то же время он чувствовал, что с закоренелыми ворами необходимо действовать твердо и бескомпромиссно. Он считал себя хорошим полицейским.

Однажды один хороший полицейский, а это был Энди Паркер, патрулировал по городу, как вдруг его окликнул хозяин галантереи. Он тянул за руку молодого парня, который ухитрился стянуть рулон шелковой материи. Паркер допросил хозяина, допросил парня и, надев судейскую мантию, произнес: «Не будем заводить на молодого человека дело. Давайте постараемся забыть всю эту историю». Но владелец галантереи не был склонен все забыть и простить, так как парень уже сумел передать рулон своему сообщнику, который успел скрыться. Но Паркеру хотелось, чтобы все было по справедливости. В конце концов дело, казалось, удалось уладить, и обе стороны пришли к согласию.

В тот же вечер Паркер скинул с себя мантию судьи и, облачившись в обычную одежду, решил зайти в соседний бар. Он выпил пива, затем кое-что покрепче и опять пива, и опять кое-что покрепче. К тому времени, как он собрался выходить из бара, ему хотелось обнять весь мир. Это было в последний раз в его жизни, когда он был готов осчастливить всех людей.

По пути к подземному переходу на него напали трое, не дав ему возможности вынуть револьвер. Его избили до полусмерти. Он лежал на тротуаре в луже крови, а когда к нему вернулось сознание, начал размышлять, за что его избили и кто это мог сделать. Вывод напрашивался только один: его избили друзья владельца магазина за то, что он не стал возбуждать дело против парней, которые украли шелк.

Он так и не узнал, кто же чуть не убил его в эту пустынную осеннюю ночь. Скорее всего это были друзья хозяина; а может быть, это сделал один из сотен людей, ненавидящий Паркера даже в дни его всеобъемлющей любви к людям. В конце концов совсем неважно, кто обошелся с ним так зверски.

Для себя Энди Паркер сделал несколько выводов.

Первое, что он понял, это то, что очень плохо, когда тебя бьют. Это только в кино драка сопровождается борьбой. Там тот, кого бьют, становится прямо-таки беспощадным дьяволом, которому удается прикончить дюжину противников перед тем, как его изрядно поколотят. Затем он поднимается, качает головой, вытирает с губ тонкую струйку крови, отряхивает одежду и делает такой прищур глаз, что зрители долго теряются в догадках. В реальной жизни, когда тебя бьют, редко приходится пускать в ход кулаки. Те, кто измывался над Паркером той осенней ночью, были такие же крепкие ребята, как и он сам. Вооруженные палками из ракитника, они едва не вытрясли из него душу. Его еще долго били после того, как он потерял сознание. Жизнь едва теплилась в нем, и он чуть не покинул эту бренную землю. Вообще-то в жизни ему никогда не нравились эксперименты, особенно когда подопытным был он сам. И поэтому первое, что он усвоил, было то, что больше никогда, никогда в жизни он не будет битым. Он заучил это так, как юноша заучивает катехизис: «Никто никогда в жизни меня больше не изобьет».