Они принесли крылья в Арктику
Шрифт:
При посадке на воду мне уже не выбраться… Но делать нечего, надо качать до последнего. Вдруг начинаются прыжки, обычные для неровного аэродрома. Бросаю качать — теперь это уже не нужно. С трудом выбираюсь и сразу выглядываю через люк. Машина несется мимо зимовки. Впереди обрыв, море. Терентьев выпрыгивает из машины, за ним — я. Вдвоем мы цепляемся за стабилизатор. Нас волочит метров пятьдесят — и машина останавливается. Лыжи наполовину свисают над обрывом.
11 часов 23 минуты продолжался наш полет. Свое назначение разведчика экипаж выполнил. Отпали различные пересуды Амундсена, Бёрда, утверждавших, что о посадке в районе полюса нечего и думать. Мы проверили радиокомпас до самого полюса, а также работу магнитных компасов. И главное, уверились в том, что в районе полюса можно не только сесть самолету, но и выбрать надежную льдину для зимовщиков научной станции».
Однако… Поскольку Головин с экипажем прошел над полюсом «поперед
Долго еще, более двух недель, неблагоприятная погода мешала вылету с острова Рудольфа тяжелых кораблей. Лишь 21 мая, как вскоре стало известно всему миру, М. В. Водопьянов, имея на борту О. Ю. Шмидта, четырех папанинцев и кинооператора М. А. Трояновского, опустился на дрейфующий лед Северного полюса, совершил посадку в координатах 89°26’ норд и 78° вест. А 25 мая к своему флагману, начавшему, так сказать, «обживать» полюс, стали подтягиваться и остальные командиры тяжелых машин.
Вот как рассказывает об этих событиях походный дневник Анатолия Дмитриевича Алексеева:
«Около 11 часов Н-171 (самолет Молокова), сдвинутый с места трактором, пошел на взлет. Скрывшись за купол вне нашей видимости, он оторвался. Вскоре пошел на взлет и мой Н-172. Бежали довольно долго, скорость стали набирать, когда уклон достиг примерно 5-7°. Юго-восточная часть купола была закрыта, и я очень заботился о том, чтобы точно выдержать направление. Через несколько минут вышли на ясное небо и вскоре заметили Н-171, который ходил кругами. Затем Молоков лег курсом норд. Примерно через полчаса мы потеряли его из виду. Решили идти на полюс самостоятельно, пользуясь солнечным указателем курса и радиомаяков острова Рудольфа.
Вскоре после 83-й параллели нам стали попадаться большие посадочные поля. Между 85 и 86 градусами северной широты их было особенно много. В пути Жуков наладил связь с Ритсляндом — штурманом Молокова.
Потом заглядывает Жуков ко мне в пилотскую, говорит: «Через 19 минут — полюс…» Высматриваю место посадки. Вижу неподалеку поле, состоящее из двух спаянных (смерзшихся вместе) льдин, примерно равновеликих, метров этак 550 x 600. Проверил размеры на малой высоте по времени, сбросил дымовую шашку, чтобы определить направление ветра. Сел на малой скорости и некотором газе очень плавно, мягко.
Окружающий пейзаж при ярком солнце выглядит превосходно: наша посадочная льдина со всех сторон окружена торосистыми грядами. Конечно, в удаче нашей посадки есть известный элемент случайности, в чем я убедился потом, уже осмотревши поле, приметив ехидный ропачок высотой около полуметра. К счастью, он остался у нас справа по борту.
Вылезли из самолета, закрыли теплыми чехлами моторы машины. Жуков стал налаживать радиостанцию.
Осмотрев аэродром и будучи удовлетворен его состоянием, я прилег вздремнуть в грузовом крыльевом ящике. Координаты нашей льдины 89°50' норд и 58°30 вест. Мы в пятидесяти километрах от ледяного лагеря — места посадки Водопьянова, чьи координаты 89°26' норд и 78° вест».
Пилотское мастерство Алексеева и скрупулезный навигационный расчет Жукова позднее подтвердил руководитель экспедиции академик Шмидт — географ и математик. В статье, напечатанной в центральных газетах, он написал: «Для любителей наглядности, которым дорога сама точка полюса, могу сообщить: летчик Алексеев сел у самого полюса, на расстоянии не более семи километров от него. То есть человек, стоявший на льду у самолета Алексеева, видел конец земной оси в непосредственной близости» [7] .
7
Цит. по кн.: Морозов С. Широты и судьбы. Л., 1967, с. 144.
Можно добавить к этому и ссылку на приказ начальника Главсевморпути, подписанный вскоре после окончания экспедиции: Н. М. Жуков был назначен флагманским штурманом полярной авиации.
Но вернемся, однако, к дневниковым записям Анатолия Дмитриевича, сделанным в полюсных краях, когда после трех трудных попыток ему все-таки удалось перебраться со «своей» льдины в лагерь Водопьянова:
«Ледяное поле здесь очень старое, массивное. Оно имеет в середине мощные ропаки и по краям торосистые гряды. Превосходно для зимовки, но весьма посредственно в качестве аэродрома. Тем обиднее, что поблизости имеются поля, неизмеримо более пригодные для взлетов и посадок. Вероятно, у Водопьянова по условиям видимости не было выбора…
Расцеловавшись на радостях с Отто Юльевичем, Марком Ивановичем, Михаилом Васильевичем, проспал с устатку в самолете добрых 12 часов. А потом вместе с экипажем приступил к упорядочению быта: нагрели воды, умылись, впервые после отлета с Рудольфа всласть напились чаю…»
Да, по всему видать, новоселы полюса обживались тут основательно, чувствуя себя постоянно прописанными на «макушке шарика». Никогда еще эта точка нашей планеты не была столь плотно «заселена» и столь основательно «оборудована», как в те памятные дни конца мая — начала июня 1937 года. Над заснеженными льдинами, этакими громадинами, высились неподвижные самолеты с зачехленными моторами. Миниатюрными, скромными казались рядом с ними палатки экипажей. Тесновато было, конечно, внутри, но зато так уютно, так приятно после трудов праведных забраться в меховой спальный мешок, растянуться на резиновом надувном матраце. Палатки надежно отапливались внутри примусами. Но Отто Юльевич Шмидт, будучи во всеоружии ледового житья-бытья еще со времен Челюскинской эпопеи, настойчиво советовал всем новичкам-полярникам: «Залезая в спальные мешки, обязательно раздевайтесь до белья. Помните, спальный мешок — это дом, печкой для которого являетесь вы сами. Пока не нагреете его своим теплом, он греть не будет».
Населенный пункт на «макушке шарика» насчитывал уже три десятка жителей, «постоянно и временно прописанных». Постоянные — четверо папанинцев, «временные жильцы» — авиаторы. Однако те и другие оставались вместе и в быту, и в труде, заботясь об общем деле — быстрейшем оборудовании дрейфующего поселка. Перво-наперво принялись устанавливать ветродвигатель, столь необходимый для энергопитания зимовочной рации. Сначала лопатами разгребали снег, потом топорами вырубали во льду углубления для крепления оттяжек… Изрядно помучились, прежде чем при небольшом ветерке начали вращаться широкие лопасти ветряка. Зашумела динамо-машина, зажглась контрольная лампочка… Ток есть!
Другой немаловажной «новостройкой» стала радиорубка Кренкеля, сложенная из снежных кирпичей. Протянув к ней провод от электростанции, радист начал подзарядку своих аккумуляторов.
Остальные зимовщики с помощью летчиков и механиков расчищали центральную площадку, монтировали из алюминиевых труб каркас жилой палатки дрейфующей станции. Это капитальное сооружение было пока еще в проекте, но служило уже объектом дружеских шуток. Его прозвали «домом правительства», заранее предвкушая, как комфортабельно будет внутри: люди смогут и стоять в полный рост, и отдыхать на настоящих койках, и обедать за столом, не сгибаясь в три погибели… Стройка шла быстро, и на шестой день после подъема над полюсом Государственного флага этот дрейфующий дворец был торжественно открыт «главным архитектором» И. Д. Папаниным.
Хозяйственный Иван Дмитриевич строго следил за тем, чтобы разгрузка самолетов шла строго по плану, чтобы все, привезенное с Большой земли, сразу же находило заранее определенное место. Работали над монтажом своих приборов научные сотрудники станции: гидролог П. П. Ширшов и геофизик Е. К. Федоров. Словом, организационный период новорожденной полярной станции далеко еще не закончился, а жизнь уже входила в нормальную колею.
Общий веселый, непринужденный тон поддерживали, разумеется, и Шмидт с Шевелевым, и Водопьянов с Алексеевым и Молоковым. Но у всех пятерых начальников, сказать откровенно, невесело было на душе. Еще бы, четвертая машина экспедиции, Н-169, пилотировалась И. П. Мазуруком — летчиком хотя и опытным по прежним полетам на Дальнем Востоке, но в Арктику попавшим впервые. Вылетев с острова Рудольфа вслед за Молоковым и Алексеевым и не достигнув ледового лагеря Водопьянова, он совершил вынужденную посадку.
Только на десятый день после своей вынужденной посадки Мазурук, Аккуратов и их спутники соединились со всей остальной экспедицией. Они доставили папанинцам недостающее научное оборудование, и в том числе глубоководную лебедку, столь необходимую гидрологу Ширшову для измерения глубин, течений, температуры океанской воды…
Десять дней срок вроде бы небольшой, но каким бесконечным показался он «великим сидельцам на вынужденной» — экипажу Н-169! И сколько событий произошло за это время у новоселов полюса! В одно прекрасное утро все явственно услышали пение пуночки — малюсенькой полярной птички; вот, значит, обитаемы здешние края, не так уж они безжизненны, как считалось до сих пор. Да и сама Большая земля, оказывается, не так уж далека от «макушки шарика». Однажды добрых три часа просидели все полюсные новоселы с наушниками на головах, слушая концерт, специально транслировавшийся для них из Москвы.