Они штурмовали Зимний
Шрифт:
— Ладно, катись…
Оставив Тарутина, Проняков пошел к Петровским воротам… У Меньшикова бастиона он увидел митингующих. Там дело уже дошло до голосования. Большинство согласилось подчиниться призыву большевиков и сдать оружие.
Вскоре в крепость въехали два грузовика и остановились посреди двора. В их кузова полетели винтовки, шашки, палаши, револьверы, пулеметные ленты. Многие матросы бросали винтовки без затворов, револьверы без барабанов.
Проняков, боясь, что взбешенный Тарутин натворит без него глупостей, бросил свою
— Не отдам! Пусть ни мне, ни им.
Схватив свою винтовку, он вышел на стену и закинул ее в Кронверкский залив. Туда же полетели и подсумки с патронами. Потом он вытащил из ножен палаш, торопливо вырыл им под кустом небольшую продолговатую яму, уложил в нее свой маузер и сказал:
— Давай и твой; может, еще вернемся сюда. Оружие пригодится.
Оба маузера он аккуратно обернул куском толя, валявшимся у стены, засыпал яму землей и начал утаптывать. А Проняков тем временем выскоблил на кирпиче крепостной стены стрелку с цифрой «4».
— Смотри, — сказал он, — от нее ровно четыре шага.
— Есть, — ответил Тарутин. — А теперь пошли сдаваться. Шут с вами, подчиняюсь.
Но сдаваться было некому. Солдаты, осаждавшие крепость, вошли только в Иоанновский бастион.
Позже в крепости появились какие-то военные и штатские. Установив на открытом воздухе столы, они стали записывать сдавшихся матросов и отпускать через Петровские ворота в Иоанновский бастион.
Матросы стали покидать крепость. Солдаты, заполнившие дворик Иоанновского равелина, стоявшие у наружных стен крепости и моста, видя молодых безоружных моряков, удивились:
— Да это ж наши годки! А говорили, что тут бандиты какие-то.
Глава двадцатая. НА ВОЛЕ И В ТЮРЬМЕ
На углу Садовой и Невского Дементия Рыкунова зацепила пуля, посланная с крыши высокого дома. Рана была болезненной, но не опасной: пуля, пройдя сверху донизу вдоль лопатки, не задела кости, а пробила лишь мякоть на левом плече.
Вечером, меняя ему дома повязку, Игнатьевна спросила:
— А где же ты Васю оставил?
— Скоро придет, — заверил ее юноша, но и сам встревожился: «Куда же он делся? Не убили ли его?»
Он не стал ужинать, а выпил лишь кружку воды и прилег на топчан. Рана горела, боль отдавала в виски. Дементий закрыл глаза и вдруг почувствовал слабость и головокружение. Где-то во тьме слышалась стрельба, гул голосов. Звуки сливались, походили на перезвон кузнечных молотов... замелькали полосы раскаленного железа, и от горнов дохнуло жаром…
Игнатьевна часа через два разбудила беспокойно ворочавшегося во сне парня.
— Васи-то нет, — сказала она.
Дема с трудом поднялся, тряхнул головой, чтобы согнать с себя сон, и вновь почувствовал, как под ним заколебался пол и поплыли стены. Он схватился за край стола.
— Э-э… парень! — воскликнула Игнатьевна. — Да у тебя никак жар?
Она заглянула ему в глаза, дотронулась рукой до горячего лба.
— Ложись-ка в постель. Горе мне с вами.
— Ничего, бабушка. Вот посижу немного... и пойду искать.
— Куда ты такой пойдешь? Еще рану разбередишь. Отлежаться надо.
Игнатьевна помогла Деме раздеться, положила ему на лоб мокрое полотенце и пошла на завод. Найдя Савелия Матвеевича в завкоме среди дружинников, она спросила:
— А Васю моего не видели?
Лемехов, как бы припоминая, начал теребить ус.
— Да он будто с матросами был. Не пошел ли ночевать с Филькой на «Аврору»? Нынче многие наши ноги стерли. Шутка ли — пройти столько верст! И Вася заметно прихрамывал, — выдумывал кузнец. — Не беспокойся, Игнатьевна, вернется. Завтра я сам на Франко-русский схожу.
На другой день Петроград стал походить на оккупированный город: по мостовым, грохоча колесами, двигались пушки, двуколки, походные кухни, всюду разъезжали конные патрули и стояли заставы. Юнкера и донские казаки хватали всякого, в ком подозревали участника демонстрации, и тащили в штаб военного округа.
Савелий Матвеевич только к вечеру зашел навестить Дему.
— Как плечо? — спросил он.
— Вроде не болит, да вот Игнатьевна не позволяет подниматься.
— Правильно делает; отлежись, пока тихо. А где же ты дружка своего потерял?
— Сам не пойму. У Сенного рынка были вместе, а потом — делся куда-то. Надо бы сходить на Садовую, может, люди видели.
— Сейчас по улицам не очень-то находишься. Живо в тюрьму угодишь.
— Савелий Матвеевич, что ж это, конец всему?
— Ничего, не такое видели. Но придется выждать. Центральный Комитет велит в бой не ввязываться, а оружие припрятать до лучших времен. У вас тут с Васей, наверное, целый склад?
— Да нет, — сказал Дема. — Моя винтовка, три пистолета, тесак и патронов штук двести.
— Давай мне их, сегодня же зарою. Завернув оружие в мешок, Савелий Матвеевич посидел еще немного и, когда сумерки сгустились, ушел домой.
Выборгская сторона оказалась отрезанной от центра города. Все мосты были разведены, а по набережным патрулировали кавалеристы и пехотинцы. Всех, кто переправлялся через Неву на лодке, солдаты обыскивали и отводили к дежурному офицеру. Тот либо отпускал нарушителя, либо отправлял в Главный штаб.
Выборжцы, побывавшие за Невой, видели, как взбесившиеся гостинодворцы, юнкера и чиновники избивали мастеровых и тащили «купать» в Фонтанке. Рабочему человеку опасно было показываться на Садовой улице, на Литейном и Невском проспектах: за всякое неосторожное слово, даже за косой взгляд его могли обвинить в шпионаже и растерзать.
— Как же мы дальше будем существовать? — спросила у Наташи Катя.
— Видимо, полулегально, — ответила та. — Ты читала, что о Ленине в газетах пишут?
— Возмутительно! Как им не совестно?