Они штурмовали Зимний
Шрифт:
— Что, от отца письмо пришло? — спросил он.
— Нет, мне просто нужно срочно посоветоваться с вами.
Девушка отвела Гурьянова в конец коридора к окну и рассказала ему о последнем сообщении Аверкина. Старый слесарь, выслушав ее, нахмурился и спросил:
— Думаешь, он шел следом?
— Уверена.
— Хорошо, побудь здесь. Я сейчас со своими ребятами поговорю, надо проучить этого типа. Сегодня как раз мы толковали о патрулировании в районе. Пора отвадить шпиков... так пугнуть, чтоб нос боялись сунуть.
Гурьянов ушел. Катя прижалась к косяку окна и стала наблюдать за улицей. Но, сколько она ни вглядывалась во мглу, никого подозрительного
Гурьянов пропадал недолго. Вскоре он вернулся с тремя рослыми парнями и сказал:
— Растолкуй им, по каким переулкам ходишь.
Катя в нескольких словах объяснила дружинникам, где проходит кратчайший путь к ее дому, и сказала о приметах Аверкина. Парни тут же, при ней, договорились, в каком месте лучше всего устроить засаду, и по одному ушли.
Катя показалась на улице минут через двадцать, Оглядевшись по сторонам, она пошла обычной дорогой.
Город уже готовился ко сну. Улицы опустели. Тарахтя и дымя, проехала последняя паровая конка. Где-то на Неве прогудел буксирный пароходик. Девушка настороженно прислушивалась ко всем звукам и от волнения не могла дышать полной грудью. Сердце билось учащенно. Казалось, сейчас где-то рядом прогрохочут выстрелы. Но вокруг все было спокойно. Только звонко разносился стук ее каблуков о каменные плиты панели.
Шагов за сто до поворота Катя услышала из темного подъезда шепот:
— Не пугайтесь, — за углом наши. Идите не останавливаясь.
Катя повернула в переулок и, никого не заметив, прибавила шагу. Когда она отошла на изрядное расстояние, за спиной вдруг услышала шарканье ног, пыхтение и глухие удары. Девушка оглянулась. Трое парней, схватив какого-то типа, прижали его к забору.
Катя побежала к ним и, увидев, что они держат незнакомого человека, сказала:
— Это не он.
— Не важно, — ответил один из дружинников. — Этот тоже крался. Мы их отучим бегать за нашими девушками!
Глава двадцать первая. В „КРЕСТАХ"
В тюрьме матросы завели корабельные порядки. Цементный пол они называли палубой, стены — переборками, а камеру — кубриком. Каждое утро слышался свист и раздавалась команда:
— Вязать койки!
До завтрака все занимались мокрой приборкой, а потом начиналось перестукивание.
Тюремный телеграф работал беспрерывно. Связь была установлена с соседями слева, справа и с теми, кто находился на другом этаже. Кронштадтцев волновали флотские дела. Каждая весть с воли вызывала у них то шумное одобрение, то проклятия и негодование. Больше всего их возмущали действия «социалиста» Керенского, который свирепствовал в угоду буржуазии и соглашателей. Разбушевавшийся премьер-министр издал приказ о роспуске Центробалта, закрытии матросских большевистских газет и потребовал ареста всех «подозрительных лиц, призывающих не повиноваться Временному правительству» и зачинщиков выступлений против войны на линейных кораблях «Петропавловск», «Республика», «Слава». В случае неисполнения приказа Керенский грозился объявить команды непокорных кораблей изменниками родины и революции.
— Вот ведь адвокатишка паршивый! — воскликнул Проняков, принявший эту весть по тюремному телеграфу. — Смотри, как наловчился словом «революция» играть.
— Да, он сделает все, что угодно, лишь бы на поверхности плавать... — сказал другой матрос, наградив министра весьма нелестным эпитетом.
Иустин Тарутин, презирая Керенского, называл его Александрой Федоровной, то есть так, как звали бывшую царицу.
Ликование у заключенных вызвала смелость кронштадтского Совета и команд линейных кораблей, которые с достоинством ответили министру, что никаких контрреволюционеров в своей среде они не знают, а посему арестов производить не будут. В знак пренебрежения к грозным приказам Керенского, моряки почти всюду избрали в новый Центробалт своих старых делегатов.
— Вот это утерли нос! — радовались матросы.
Василий Кокорев и его товарищи завидовали морякам, умеющим добывать свежие новости, так как сами ничего не знали ни о заводе, ни о товарищах. Тюремный телеграф лишь известил о том, что рабочим под угрозой судебного преследования приказано сдать оружие.
«Неужели наши ребята подчинятся? — думал Василий. — Нет, Дема отдаст что-нибудь ненужное, а остальное припрячет. Но как там бабушка? Кто ей добудет денег? Ведь продавать-то нечего. Без меня она там с голоду помрет. А на работу такую старую не возьмут. Хоть бы записку послать Савелию Матвеевичу».
Ночами, лежа в темноте на нарах с открытыми глазами, Василий старался в своем воображении представить Катю опечаленной его арестом. Но она почему-то возникала перед ним такой, какой приходила на набережную Невы, чуть задорной и насмешливой, пристально всматривалась и говорила: «Ну-ка, покажись, какой ты в тюрьме?!» — А глаза при этом просили: «Ничего мне не говори, я все понимаю. Держись!»
«Надо скорей вырываться из тюрьмы, — говорил себе Василий. — Но как? Что они нам могут предъявить? Участие в вооруженной демонстрации? Тогда надо посадить в тюрьму тысячи. У нас отнято оружие. Но не мы же стреляли в народ, а те мерзавцы. Правда, в протоколе милиции все изложено по-иному. Но это же неприкрытый сговор и жульничество! Мало ли что они напишут. У нас есть свидетели. Но где они теперь?»
По милицейскому протоколу, составленному с помощью Аверкина, получалось, что «бесчинствующие мастеровые Путиловского завода напали на офицеров, не позволявших осквернять божий храм и стрелять в народ». Откуда-то у начальника отделения появились золотые кресты и чаша, которые вместе с винтовкой прилагались к делу, как вещественные доказательства грабежа. Кроме того, в протоколе были записаны аверкинские провокационные вопросы: «Какая часть золота, вывезенного из Германии в запломбированном вагоне, попала в руки рабочих?», «Кто подкупил их и подбивал на бесчинства?», «Какими деньгами платили — бумажными или золотыми?»
Вася тут же, в милиции, сказал, что ни он, ни его товарищи не будут отвечать на вопросы шпика. Начальник отделения ухмыльнулся и записал: «Обвиняемый Кокорев В. С. запретил своим сообщникам отвечать следственным органам». При этом он подвинул протокол и предложил:
— Подпишите.
Вася внимательно прочитал милицейское сочинение и сказал:
— Вашу стряпню я не подпишу. Здесь каждое слово — брехня!
Подписывать протокол отказались и его товарищи.
«Это все мы сделали правильно, — рассуждал юноша. — Теперь надо только найти свидетелей, которые докажут вздорность обвинений. Двое из них известны — это Дема и его брат Филипп. Но их же могут притянуть к ответу, как соучастников. В милицейском протоколе есть хитрая запись: «Офицеров избивали также и неизвестные матросы Балтийского флота». Обязательно надо посоветоваться с адвокатом. Но где его взять? Понадобятся большие деньги. Вот попались в непромокаемую!»