Они среди нас
Шрифт:
— Лихо! — я невольно прищелкнул языком. — И такому тоже учат в криминальной полиции?
— А то! — довольный произведенным эффектом Ракитин приосанился.
В этот момент лифт добрался наконец до одиннадцатого этажа и выпустил нас на полукруглую площадку, залитую белым светом галогеновых ламп. Олег уверенно направился к двери с номером «66», обитой красным коленкором по последней моде, и нажал на плоскую клавишу звонка. Сигнал приглушенно пропел несколько тактов турецкого марша, и буквально тотчас же дверь распахнулась. Хмурый взлохмаченный мужчина в линялой футболке, тренировочных штанах и шлепанцах
— Здравствуйте! Павел Юрьевич, если не ошибаюсь? — Олег показал свое удостоверение. — Капитан Ракитин, криминальная полиция. А это — Дмитрий Котов, журналист из «Вестника».
— Не ошибаетесь, — проворчал хозяин, не двигаясь с места. — Чем обязан, господа?
— Может быть, вы позволите войти? Как-то неудобно в дверях разговаривать, — Олег был сама галантность и доброжелательность.
— О чем вы хотите со мной говорить? — по-прежнему хмуро поинтересовался Закревский, однако все же посторонился, пропуская в просторную прихожую.
Ракитин, продолжая улыбаться, быстро и профессионально осмотрелся. Я тоже успел оценить обстановку и пришел к выводу, что женщины тут давно уже не было. Печать одиночества, причем тщательно поддерживаемого одиночества, проявлялась буквально во всем: от ободранной полки с телефоном до единственной пары мокрых ботинок под вешалкой и пыльных разводов на полировке платяного шкафа.
— Павел Юрьевич, мы хотели бы задать пару вопросов, касающихся вашей жены, Анны Леонтьевны Закревской, — приступил к делу Олег.
— Аня мне больше не жена! — резко вскинулся Закревский и даже руки на груди скрестил, пытаясь придать себе оскорбленный вид.
— А по моим данным, вы с ней так и не развелись, — парировал Ракитин. — Значит, жена законная!
— Я презираю проституцию! И я презираю женщин, торгующих своим телом! — продолжал хорохориться Закревский, но в глазах его ясно проступили смятение и страх.
А еще я вдруг почувствовал, правда, на короткое мгновение, сильнейшую тягучую боль и тоску пустоты в груди этого нестарого еще мужчины, будто сам стал им! Наваждение тут же кончилось, но теперь я больше не мог, как минуту назад, думать о его возможной виновности в смерти жены. Я точнознал, что Закревский не виновен, что он даже не знает о ее смерти и до сих пор безумно любит Анну, несмотря на внешнюю браваду и позу.
Поэтому, чтобы прекратить бессмысленную перепалку и помочь обоим, я жестом остановил Олега и спросил:
— Где вы были вчера вечером, когда убили вашу жену?
Закревский застыл от моих слов, потом глаза его медленно расширились, руки опустились.
— Что вы сказали про Аню? — он произнес это свистящим шепотом, голос отказался повиноваться ему.
— Ваша жена была найдена вчера около восьми часов вечера в арендуемой ею квартире мертвой, — четко проговорил я, не спуская с Закревского глаз. — Где вы были в это время?
— Что значит — «мертвой»? Кто это сделал?! — продолжал хрипеть тот, не слыша вопроса.
— Она убита, — вмешался Ракитин, — ударом подсвечника по голове. Мы ищем убийцу и рассчитываем на вашу помощь, Павел Юрьевич.
— Да-да, я понимаю, — потерянно забормотал Закревский, голос снова вернулся к нему,
— Так когда вы виделись с Анной Леонтьевной последний раз? — решил я спросить его по-другому.
— Виделся?.. Да нет, я не видел Аню больше месяца… Она сама так хотела, — Закревский слепо повернулся и побрел в глубь квартиры, продолжая разговаривать как бы сам с собой, а мы потихоньку двинулись за ним. — Она говорила, что скоро все закончится и мы снова будем вместе… А я, я не мог больше терпеть… Я так сильно любил ее! Я пошел в этот мерзкий клуб, где она… Но Ани там не было, и телефон ее молчал… Тогда я вернулся домой и стал ждать ее. А потом она позвонила…
Он пришел на кухню и принялся рыться в ящиках стола.
— Когда, во сколько это было? — тут же уточнил Ракитин.
— Не помню…
— Постарайтесь, Павел Юрьевич, это очень важно! — мягко настаивал Олег.
— Кажется, часов в девять… или десять, — он посмотрел на нас потемневшими от внутренней боли глазами. — Да, в девять. Я как раз включил телевизор. Хотел хоть как-то отвлечься, пока она не придет… Она позвонила и попросила, чтобы я пришел в парк, к фонтану. Это место нашего самого первого свидания!..
Мы с Олегом переглянулись, и я спросил:
— Вы ничего не путаете, Павел Юрьевич? Точно, в девять часов?
— Разумеется, у меня прекрасная память на числа.
— И вы пошли на встречу?
— Естественно!.. Но она не пришла, — Закревский вытащил из ящика помятую пачку сигарет и зажигалку, кое-как прикурил, морщась от дыма, как человек, давно не имевший дела с табаком, потом продолжил: — Вместо нее ко мне подошла красивая молодая женщина, назвалась Аниной подругой и сказала, что Аня прийти не сможет, что к ней пришли… в общем, к ней пришел очередной…
— Понятно, — поспешил я ему на помощь. — А как звали подругу?
— Надя, кажется… — Закревский курил, почти непрерывно затягиваясь и стряхивая пепел прямо на пол. — Я ее никогда раньше не видел.
— А вы бы смогли ее узнать, если бы встретили еще раз? — спросил Ракитин.
— Конечно, — кивнул Закревский и бросил окурок в раковину. — Она весьма привлекательная женщина.
Я в это время подумал о своей вчерашней встрече на остановке и вынужден был признаться себе, что Энни-Шоколадка мне, видимо, не померещилась. Вот и Закревский подтверждает, что она была жива, в то время как ее труп уже находился в морге управления криминальной полиции. И в этот момент я явственно почувствовал затылком легкое, но пронзительно холодное дуновение — «ветер смерти», — и понял, что всем нам грозит серьезная опасность. Но вот какая и откуда?..
— Павел Юрьевич, мы хотели бы попросить вас, — я счел необходимым вмешаться в разговор, — если кто-либо еще позвонит от имени Анны Леонтьевны или будет интересоваться ею, сообщите немедленно нам. Лучше — капитану Ракитину, но можно и мне, на мобильный. Запишите, пожалуйста, номер.
— И мой тоже, — поддержал меня Олег.
— Вы думаете, что этот… тот, кто убил Аню, может и меня?.. — Закревский пытливо вгляделся в нас по очереди, но мы, не сговариваясь, постарались сохранить выражение невозмутимости на физиономиях, и несчастный муж сдался. — Хорошо, если вы так считаете… Диктуйте, я запомню.