Они жаждут
Шрифт:
– Мелкий хочет посмотреть, Бев. Иди сюда, Уолти, погляди, что у меня есть!
И маленький Уолтер замирает в дверном проеме, словно его руки и ноги прибили гвоздями к косяку, он весь трясется, как в агонии, а чужак нагибает голову матери все ниже, пока ее смех не становится глуховатым, полузадушенным. Мальчик смотрит на все это, его живот и пах словно стягивает тугим узлом, а когда они пресыщаются, его мать – добрая старушка Бев, которая никогда не говорит «нет», никогда, никогда, – отхлебнув из бутылки «Фо роузеса», что стоит на полу рядом с диваном, обнимает чужака и заплетающимся языком просит:
–
Ее платье, то самое, в белый горошек, задирается над длинными, бледными бедрами, а под ним голое тело. Маленький Уолтер не может оторвать взгляд от потайного места, которое, кажется, подмигивает ему, словно греховный глаз. Руки его опускаются к промежности, и через мгновение чужак заходится в хохоте, фыркая, как рассвирепевший бык:
– У мелкого стоит! Маленький Уолти взвел курок! Иди сюда, Уолти. ИДИ СЮДА, Я СКАЗАЛ!
Мать поднимает голову и, улыбаясь, смотрит на него опухшими, остекленевшими глазами:
– Кто это? Фрэнк? Это Фрэнк?
Это имя отца. Старина Фрэнк ушел из дому и пропал так давно, что Уолти помнил только то, как отец бил его ремнем.
– Фрэнк? – снова спрашивает мать с той же улыбкой. – Ты вернулся, малыш? Подойди и поцелуй меня, крепко-крепко…
Глаза чужака сверкнули, как осколки темного стекла.
– Иди сюда, Уолти. Нет, Фрэнк. Иди сюда, Фрэнк. Это Фрэнк, детка. Твой муж вернулся. – Он тихо рассмеялся, его недобрые глаза налились кровью. – Снимай штаны, Фрэнк.
– Милый? – шепчет мать и ухмыляется. – Мне от тебя кое-что та-а-ак нужно.
– Подойди и поцелуй свою малышку, Фрэнк, – тихо говорит чужак. – О боже, я хочу это видеть!
Когда приходил этот кошмар, даже глас божий не мог охладить его лихорадку. И Бенефилд был благодарен, бесконечно благодарен голосу, который сказал, что все будет хорошо, если он отправится в ночной поиск, найдет другую смеющуюся Бев, вырвет ее из лап грязно-ухмыляющихся чужаков и доставит на священную гору.
Он поморщился от дурных видений, скачущих в его голове. Виски ломило, и Бенефилд пожалел, что не захватил с собой буфферина. Иногда, когда голос говорил с ним, Бенефилду казалось, что его мозги перемешивают в огромном котле, готовящем густое магическое зелье, которое изменит всю его жизнь, обратив во что-то по-настоящему важное и наполненное высоким смыслом – служение во имя Мастера. Бенефилд повернул голову вправо и посмотрел на мерцающий внизу город. Он задумался, нет ли там внизу еще кого-нибудь, кто тоже был бы ингредиентом этого зелья, частичкой магии, разливающейся сейчас в его душе и во всем его естестве, воспламеняя сладостным холодным огнем. Конечно же, это была магия, ибо пути Господа праведны и он осветит город ночи своей магией и погубит всех Бев в кипящем зелье котла, – иначе чем еще это могло быть?
Приближался какой-то автомобиль. Бенефилд различил вдалеке мерцание фар, спускающихся с горы к нему. Он вылез из машины, обошел ее и открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья. Одурманенная девушка едва не вывалилась наружу, но Бенефилд подхватил ее, словно поваленное сухое дерево. А затем обернулся к подъезжающему автомобилю.
Это был длинный черный «линкольн», начищенный так тщательно, что крылья и капот блестели как стекло. Машина остановилась в десяти футах от
Он улыбнулся, на глаза навернулись слезы.
Водитель вышел из лимузина и направился прямо к нему вместе с молодой блондинкой, которую Бенефилд сразу узнал. Ее длинные волосы растрепало ветром, а платье испачкалось в земле. Бенефилд догадался, что водитель был слугой Господа, – старик в коричневом костюме и белой рубашке, с длинными седыми волосами, развевающимися на ветру, с бегающими, глубоко запавшими глазами хорька на бледном, морщинистом лице. Он слегка прихрамывал и горбился, словно взвалил на себя непосильную ношу. Подойдя к цепи, он сказал Бенефилду срывающимся усталым голосом:
– Передай ее мне.
Бенефилд поднял девушку. Блондинка улыбнулась и с легкостью приняла ее, напевая, словно мать, баюкающая младенца.
– А теперь возвращайся домой, – велел старик Бенефилду. – Твоя работа на сегодня окончена.
Внезапно в глазах блондинки вспыхнул огонь. Она посмотрела на оцарапанную руку Бенефилда, а затем подняла взгляд к его лицу. Ее улыбка треснула, словно расколотое зеркало. Он моргнул и вытянул ладони перед собой.
– НЕТ! – сказал старик и замахнулся, как будто собирался ударить ее.
Она вздрогнула и поспешила к машине со своей добычей.
– Возвращайся домой, – повторил старик Бенефилду и отвернулся.
Лимузин задом выехал на свободное место, сделал крутой разворот и вскоре исчез из виду на склоне горы.
Бенефилда мучительно тянуло отправиться следом, но шепот Голоса сделался теперь тихим и мягким, принося ощущение тепла, нужности и защищенности, унося прочь головную боль. Он постоял еще минуту под пронзительным свистом и хлесткими порывами ветра, а затем вернулся к машине. Спускаясь с горы, Бенефилд включил радио, настроил на канал, транслирующий религиозные песни, и начал подпевать – счастливый и уверенный в том, что воля Мастера будет исполнена.
Беспокойство
Суббота, 26 октября
I
Солнце поднялось на горами Сан-Габриэль рыжевато-оранжевым взрывом, окрасив небеса в серо-стальные тона, которые с наступлением рассвета постепенно разгорятся до ярко-голубых. Повисший низко над землей смог цеплялся желтоватыми осьминожьими щупальцами за небоскребы из стекла и стали, мелко дрожащие бетонные стены фабрик и затейливый серпантин полудюжины шоссе, уже забитых транспортом. Остатки ночи холодными тенями убегали прочь, как разбитая армия перед победно марширующими лучами солнца.
Стоя перед раскрытым шкафом в своей спальне, Энди Палатазин размышлял, какой галстук выбрать. На нем были темно-синие брюки, немного тесноватые в талии, и светло-голубая рубашка с тщательно выглаженным, но потертым воротником. Он остановил выбор на зеленом галстуке в красную и синюю крапинку, вышел в коридор и чуть перегнулся через перила лестницы. С кухни, где хлопотала Джоанна, доносился дразнящий аромат жареных сосисок с картошкой.
– Джо, – крикнул он. – Погляди-ка сюда!
Через мгновение появилась она, в темно-зеленом халате и домашних тапочках, с туго стянутыми на затылке седеющими волосами.