Они живут рядом со мной (сборник)
Шрифт:
Но ведь рябчики, тетерева и глухари умели и кочевать, менять места кормежки, когда прежнее болото или прежние вырубки почему-либо их не устраивали. Эти птицы хорошо знали, где отыскать чернику, бруснику, клюкву, сережки ольхи и березы. Почему же выводок не ушел от опасности, почему не перебрался на другое место, в другой «дом», как, например, гагары, выселенные мной с озера?.. Или, может быть, рябчики, тетерева и глухари стоят на самой низкой ступеньке той лестницы, имя которой Мастерство Осторожности?
Наверное, у этих куриных опасный опыт мог запомниться лишь теми птицами, которые сами получили ранение… Пожалуй, это так — ведь
Неосторожность лесных и домашних кур, видимо, хорошо была известна и той лисе, которая долгое время посещала упомянутый мною курятник. Эта лиса появлялась возле кормушек с зерном почти в одно и то же время, отлавливала себе петушка или курочку почти на одном и том же месте, птицы видели и разбойника, видели и облачко пуха, взметнувшегося после броска рыжего охотника к добыче, слышали и тревожный крик напуганных собратьев, но уже через пятнадцать минут снова топтались там, где только что заплатили дань своей беспечности жизнью одной из птиц.
Но если куры занимают самую последнюю ступеньку в Мастерстве Осторожности, то кто стоит выше, кто менее беспечен и более осторожен?
И снова мне приходится вспоминать свои охотничьи тропы, на этот раз ведущие к небольшому заливу красивого озера в пойме Оки… Каждый вечер залив посещали кряковые и чирковые утки. Их просто было подстеречь, я прятался в кустах и ждал. Чирки обычно появлялись шумно, круто пикировали вниз и, раскинув над самой водой крылья, разом опускались на воду среди листьев кувшинок. Крякуши же опускались в стороне от чирков и берегом-берегом пробирались через тростник к моей засаде.
Наверное, сидеть в шалаше, снимать на кинопленку встречи птиц, их разговоры, а потом расшифровывать эти разговоры и составлять азбуку утиного языка жестов было бы куда интересней, Но о языке жестов животных тогда почти никто ничего еще не знал, а кинокамера была много дороже охотничьего ружья… И вот выстрел предательски нарушал мирную тишину залива, ближняя ко мне утка оставалась на воде, а остальные с тревожным криком улетали.
Залив пустел. В этот вечер уже можно было не оставаться в шалаше. Следующий день тоже не приносил охотнику так называемой удачи. Порой еще и еще вечер птицы не показывались около моей засады, и только спустя трое-четверо суток утиная стайка отваживалась заглянуть в предательский залив.
Но теперь, после моего выстрела, в заливе появлялись только кряковые утки. Прошлый раз я убил чирка, и теперь стайка, потерявшая собрата, не желала посещать опасное место. Крякуши пока не понесли личных потерь, и их опыт оказался менее прочным. Сейчас кряковые утки снова крутятся около моего шалаша на расстоянии ружейного выстрела. Выстрел гремит, утка остается на воде, и теперь залив опустеет уже надолго.
Каждый вечер я, гонимый неукротимой охотничьей страстью, снова забираюсь в свой шалаш и снова жду и жду, когда птицы появятся поблизости. Но уток все нет и нет, и стрелок, чтобы хоть как-то удовлетвориться, разряжает ружье в сторону ворон…
Раненая ворона упала на воду залива, другие птицы тревожно закричали и бросились в разные стороны, но уже на следующий день я снова видел этих птиц около своего шалаша. Только в этот раз вороны издали заметили меня и тут же скрылись.
Я уходил обратно, прятался, пытался подобраться к воронам,
Этот залив, кроме меня, никто не посещал, и местным воронам было вполне достаточно запомнить одно: человек около залива — это опасно. Я приходил сюда и с ружьем, и без ружья, но в любом случае вороны в панике кидались прочь. Нет, этим птицам, не знакомым с толпами людей, было еще очень далеко до их дошлых подруг, прописанных в Москве, — московские вороны вряд ли бы так поспешно отступили от безоружного человека.
Но все-таки даже самые несообразительные вороны и то освоили Мастерство Осторожности, Мастерство Жить Рядом с опасностью, много лучше, чем утки… Правда, утки поднялись на ступеньку выше рябчиков, тетеревов и глухарей, которые наотрез отказывались покидать опасное место. Утки уже умели запомнить обиду, нанесенную их собрату, запомнить опасное место. И только. А потому всякий раз после выстрела и расставались с обеденным столом. Но даже этот опыт сравнительно быстро забывался утиной стайкой.
Наверное, перестрелять на озере всех уток было бы трудным, а то и невозможным делом, если бы эти птицы не так быстро забывали свои потери… Вот и сейчас за окном своего дома вижу я большую стайку кряковых уток. Птицы беспечно разгуливают среди бурых осенних листьев кувшинок, а всего шесть дней тому назад в этом заливе гремели выстрелы, падали подбитые крякуши и чирки. Шесть дней тому назад, в прошлое воскресенье, к заливу явились охотники. Они приехали только на один день и очень торопились убить побольше. Обратно машины и мотоциклы увозили много дичи. И вот не прошла еще и неделя, а утки, забыв учиненный разгром, безмятежно дожидаются новой беды.
Пожалуй, у гагар опыт опасности мог храниться куда дольше… К глухому таежному озеру шумно вырвалась какая-то безответственная экспедиция и тут же разрядила свои ружья по выводку чернозобых гагар… Убита одна взрослая птица. Другие успели глубоко нырнуть, уйти в дальний конец озера. И до осени, до отлета на юг, гагары ни разу не заглядывали в опасный залив, хотя его берега больше никто из людей не посещал.
Запомнят ли гагары опасность и на будущий год, вернутся ли на то озеро, где прошлым летом потеряли свою мать?.. Весной на озере снова появились гагары. Две большие сторожкие птицы вывели здесь птенцов, спокойно пережили лето и осень и с холодами также улетели на юг. Я провожал небольшую стайку в дальнюю дорогу, желал им удачного пути, но так и не знал, были ли мои путешественники связаны кровным родством с прошлогодними птицами, жил ли кто из родителей этих гагар и раньше на моем озере?..
Я вспоминал некогда тихие озера, покинутые теперь этими строгими птицами, и мог утверждать только одно: гагары никогда не оставляли тихий водоем. Но стоило появиться на озере моторным лодкам, ружьям, как птицы-беспокойно отступали, опасливо дожидались конца лета, когда птенцы наконец поднимутся на крыло, и тут же расставались с шумным водоемом, чтобы уже никогда не заглядывать сюда.
Вроде бы навсегда забывали опасное место и лебеди. Выстрел, убита или только ранена одна белоснежная птица, и уже никогда-никогда предательская вода не увидит больше лебяжью стаю… Так говорится в песнях, в рассказах, в сказках и легендах, которые сложил народ о замечательной верности и глубоком горе, что доступны только лебедям.