Онлирия
Шрифт:
Но эти слабые звуки не отражали какого-либо действия, которое следует как ответное действие человека: просто невнятный шорох бытия вызывал в тишине ответное эхо. Ночь и день, жизнь и смерть, любовный позыв и глубочайший провал бесчувствия являли здесь свои общность и неразделимость. Вся предыдущая жизнь, которая дотекла тихими шелестами простынь до этой гостиничной постели, была точно так же безответна в своей тоске приближения к концу.
И все же она текла – беззвучно и яростно пожирающая время и ждущая смерти жизнь. Но кроме этого ожидания ничего другого
Его коснулось зефирное веяние отдаленных признаков материка, ведь он однажды уже пересекал Атлантику, только в обратном направлении – от Америки к
Европе. И может быть, вид небес у пограничья суши с океаном всегда более домашний, руно на кучевых облаках покудрявее, мех на серых медведях грозовых туч менее клокаст и дик, – летатель Френсис Барри по каким-то невнятным еще признакам неба и атмосферного дыхания ощущал приближение суши. И как никогда чувствовал он сейчас свою неразрывную связь со стихией слов, от которой зависела реальность земли и неба, морского простора и выразительных, словно дикие животные, поднебесных туч.
ЛЕТАТЬ КАК АНГЕЛЫ
В разрывы туч иногда прорывалось солнце, и тогда громадная океаническая плита покрывалась ослепительными вспышками, мешая смотреть. Френсис Барри опускал на глаза очки с затемненными стеклами – и сразу же неистовое кипение солнечных бликов превращалось в глазах его в ровное голубоватое сияние.
По компасу он должен был, двигаясь по сороковой параллели, выйти теперь к берегу чуть южнее Нью-Йорка, но земли все еще не было видно и океан в громадно-синей своей пустынности являл впереди, как и позади, один лишь бесчувственно-ровный горизонт. Беспокойство начало охватывать Френсиса
Барри, по мере того как время шло, он летел в режиме высокого волевого напряжения, почти перестал выходить на свободное планирование, последнюю ночь вообще минуты не спал – американского же берега все еще не было видно.
И вдруг с какого-то момента он стал замечать, что по отношению к ближайшим кучевым облакам движение его намеченным курсом как бы совершенно прекратилось: то ли эти облака резко изменили направление полета и, подгоняемые попутным ветром, сравнялись в скорости с его продвижением, то ли полет замедлился, несмотря на все его усилия. Однако по сопротивлению встречного воздуха летатель определил, что скорость его ничуть не уменьшилась. И не могло быть того, чтобы северо-восточный пассат, устойчивый в данное время года на этой широте, вдруг переменил направление. Что-то во всем этом начинало проявляться непонятное и грозное.
Френсис Барри хотел произнести словесную формулу ОН-1, которая открывалась учителем каждому летателю перед его первым самостоятельным полетом, – молитву летателей, поднимающую
Летатель Френсис Барри как бы очнулся ото сна и обнаружил себя в воздушной пустоте над бездной моря… Но сон будто являл свое продолжение: Барри не падал, хотя и не летел вперед. А вскоре настала ночь, и, казалось, совершенно внезапно вспыхнули в небе звезды.
Его начало сносить в юго-западном направлении. Через несколько часов он увидел на горизонте темный зубец острова, отчетливо выступавший на фоне чуть светящегося неба. Сверившись по звездам и приборам, Френсис Барри установил, что его снесло к Бермудским островам.
И тут он заметил, что чуть повыше его движется в том же направлении некий другой летатель, и Френсис принялся вспышками прожекторного фонаря подавать ему сигналы. Улетевший уже довольно далеко вперед неизвестный левитатор приостановился и, развернувшись, заскользил по воздушной горке навстречу световому призыву. Приблизившись на расстояние десятка метров, он сделал вираж, выровнял направление и движение полета с Френсисом Барри и, включив свой яркий прожектор, осветил его.
– В чем дело, приятель? – произнес незнакомец резким, жестким, грубым голосом.
– Вы случайно не из нью-йоркского клуба? – спросил Барри.
– Да, – ответил незнакомец. – У тебя какие-нибудь проблемы?
– Что-то я ничего не пойму… Лечу от Гибралтара на Нью-Йорк, и вот почему-то снесло меня к Бермудам.
– Ничего удивительного, парень. Нью-Йорк не принимает. Установил заградительную зону вдоль побережья до самого Бермудского треугольника.
– Что же делать?
– На Нью-Йорк лететь нельзя, – отвечал левитатор, могучего сложения человек с густыми сросшимися бровями. – Двигаться можно на Майами, далее на Хьюстон и к Санта-Фе.
– Что? Только в этом направлении? – недоуменно вопрошал Френсис Барри.
– Вот именно, – был ответ. – По этому коридору можешь лететь свободно хоть до самых Гавайев.
– Но почему именно по этому?.. И кто это установил? – возмутился Френсис
Барри.
– Я это установил, – ответил с насмешливым вызовом незнакомец. – Тебя это устраивает? Ты думаешь, для чего мне надо было бы тут крутиться? И вообще – тебе, кажется, неизвестна моя персона. Я д. Нью-Йорк… Что, не ожидал такой встречи?
– Но я вам ничего плохого не сделал вроде бы… – смог только и вымолвить в ответ Френсис Барри. – Я один из первых клубных тренеров Нью-Йорка… Я работал, выходит, на вас…
– А сейчас ты работаешь на Европу? – с резким смехом выкрикнул Нью-Йорк.
–
Ну и возвращайся туда обратно. А в Америке тебе уже нечего делать, у нас-то все в порядке… Только в двух штатах еще не набрано клиентов, я же говорю: в Нью-Мексико и на Гавайях. Лети туда или – обратно в Европу! – И, отведя в сторону луч прожекторного фонаря, д. Нью-Йорк досадливо насупил свои густые брови. – Не свети мне в самые глаза, пожалуйста, – сердито попросил он.