Онтологические мотивы

Цветков Алексей

Quest

был маршрут по-осеннему долог где начинка из носа течет шел по правую руку проктолог а по левую шел звездочет знал проктолог штук семьдесят песен потому и позвали с собой звездочет же нам был бесполезен он вообще оказался слепой но и эти которые были в сумме трое считая меня отшагали несметные мили у вдовиц по ночам временя если честно встречали и хамов даже сердце сжималось в комок звездочет побирался у храмов а проктолог лечил кого мог наконец оказались в далеком  далеке где чужая земля кто все ощупью больше и боком кто частушками люд веселя люд был лют как собака и занят стервенел выгружая мешки и проктолог сказал что он знает это место куда мы пришли но спросить не поймите превратно я его ни о чем не

хочу потому что порой неприятно слышать все что известно врачу

Оправдание космоса

он говорит это где-то у юма что-ли мнимое ego фантомный диспетчер боли и удовольствия словно пейзаж из рек там рощ и оврагов считал бы себя субъектом и рассуждал отражаясь в небесной луже лучше он остальных пейзажей или хуже кошкам или совам такой прием без пользы они не принимают шекспировской позы у зеркала быть или не быть полагая что это и есть их судьба а не другая ловля ближних мышей а не мысли о дальних писем не пишут не сидят в исповедальнях а человек всерьез размышляет о неком ego возомнив его самим человеком люди сочиняют себе себя и рады а сами лишь электрические разряды тем часом рыщут в морях косяки салаки за окном гуляют девушки и собаки тело сидит за столом принимает гостью душу вообразив ее собственной осью я говорю это было еще у беркли чтобы не расплелся космос чтобы не меркли огни сознания и совпала картина с фактом бог собирает концы воедино потому что черное и белое воздух и камень земля в посевах и небо в звездах сотрутся в стеклянную пыль если мы будем созерцать их в розницу как свойственно людям а у кошек или сов нет этой болезни в их сознании всякий выступ в паз и если не мнить себя на положении особом признаешь что мир награда кошкам и совам если бог теперь умер и нет его с нами мы каждый свой хронометр собираем сами только не та шестерня да не к той пружине кошки здесь свои а мы похоже чужие девушки вышли замуж собаки издохли салаку закатали в банки уж не бог ли тело сидит за столом оно усомнилось наказание ему душа или милость он говорит послушай условимся скажем полагать человека мыслящим пейзажем река без берегов бред любой низ без верха фикция без дерева не вырастет ветка по беркли вряд ли но даже если по юму что-то дышит на свете и думает думу не утлый вид из окна а весь простор в целом наше мокрое в сухом и черное в белом прискорбно горе но в нем оправданье счастью даже братоубийца окажется частью совместной милости стать лучше или хуже значит умереть внутри рождаясь снаружи не деля на обитателя и обитель жизнь где каждый сам себе режиссер сам зритель кошка совесть пьесы сова защитник чести и не сегмент вселенной а навсегда вместе алкоголь на исходе сметена капуста пустота в стаканах и в самом теле пусто спят в постелях братоубийцы спят святые как при царе горохе при хане батые

Интервал

в припадке дури в приступе тоски он принялся сортировать носки непарные препоручая предку по женской линии сиречь в пизду и два вдобавок в пепельную клетку совпали но не нравились ему закончив эти грустные труды он вскипятил количество воды примерное на миг застрял в сортире там презабавный в зеркале урод и как герой перова на картине стал пить свой чай покуда не умрет стояла ночь в одном ее конце ему сатурн подвесили в кольце а на другом нарисовали землю с пронзенной мошкой на карандаше с ним стало быть но с неизвестной целью желанья нет отгадывать уже устав над кружкой горе горевать он снес носки в комод и лег в кровать в окне напротив допоздна не гасло там годовой морочили отчет он все не умирал но было ясно что интервал отсрочки истечет

«когда не станет нас наступит лес…»

когда не станет нас наступит лес все эти звери спустятся с небес искать забытый воздух слушать запах всей осени распутывать следы друг друга и подолгу у воды стоять урча на бархатистых лапах потом зима с авророй и пургой я даже знаю в ком сезон-другой воспоминанье будет шевелиться но в вечности часы бегут скорей без боли из сознания зверей исчезнут человеческие лица однажды вся земля была у нас но человек обуглившись угас а зверь горит все ярче он собака лиса и слон он иногда затих но возвратится быть одним из них и хорошо бы но нельзя однако

Репетитор

у них в квартире душно пахло супом порой с уклоном к жареной хамсе бог отдохнул на этом мишке глупом хотя он с детства был еврей как все и я по материнскому призыву хотя досуг иной предпочитал жевал с ним в детстве алгебры резину что складывал а что и вычитал он алгебры не одолел ухаба и в техникум вечерний угодил в три топора хамса благоухала в загривок мне когда я уходил он стал плохим и подбирал окурки он с урками сошелся у ларька но из евреев никакие урки там не лас-вегас все-таки пока потом у них была на дамбе драка его сдала без трепета братва но через год вернулся и от рака за шесть недель скончался в двадцать два он снится мне теперь и между нами вода неисчислимая течет печально быть счастливым временами как будто за чужой заочно счет и если взгляд попятный поднимаю на потное с геранями окно весь запах заново и понимаю что репетитор из меня говно

«нетрудно умереть я умирал…»

нетрудно умереть я умирал однажды там ужас усыхает в минерал от жажды и выдоху прореха не видна в породе я понимал что не было меня но вроде пружинка на головке буровой блестела как мысль где узко думать головой без тела чем ярче ночь и яростней огню с мощами тем дальше от любви тем никому пощады и страха ноль навстречу тишина чья морда так напрочь слез и слуха лишена так твердо устроена в ней не пробить окно руками и время антрацит на срез оно с жуками

Огонь

пылающей полостью город накрыт струится пространство и воздух горит предметы которые пристальны мне в стремительном никнут огне я воздуха выкурю алчно щепоть плотвой в переулки сквозь копоть и плоть пока из орбит эти камни звеня последним возьмете меня на площади лава в щелях мостовой там памятник детству стоит постовой на остове виснет лицо как свинец в кистях петушок-леденец так вот мы какие мы вот они кто пылинки в пылающее решето сквозь памяти плазму и слезную взвесь недолго мы ладили здесь в разъеме звезды полунет полубыть свой крохотный срок не успеть полюбить глаза на ладони в последней крови раз горе кругом то гори

Попытка апологии и перемирия

кто в цех спешит с утра в метро спросонья у всякого профессия своя поэзия особенно способна соединять союзами слова вскачь в колесе неутомимой белкой придумаешь как малое дитя что вы прошли сквозь нищенский и мелкий осенний лес пусть в августе хотя но некто циник барда над тетрадкой свергает вмиг с заоблачных стропил подсунет google calendar украдкой и возразит октябрь уж наступил мозг пузырями в несезонном зное а этому лишь дай подметить блин как литератор что-нибудь смешное достанет из широких гражданин лады октябрь и жилистую жучку впрягает в дровни резвый сноготок поэт в чернила окунает ручку в пролетку прыг и гривенники впрок во рту а на ветвях желта мимоза тысячелетие поди пойми нам тычут в нос лекарство от психоза а не любви который мы полны читатели оставьте нас в покое когда стрела в ребро и в рюмку бес мы часто видим многое такое где мир горит и где редеет лес

«ем ли кашу пашу ли в степи я…»

ем ли кашу пашу ли в степи я или в ванной опять натекло постепенно растет энтропия превращая работу в тепло от коровы дорога к котлетам бесполезный навоз из осла я просил ее что ли об этом чтоб она тут все время росла что ни роды вокруг то и гроб там не застелена в спальне кровать гложет мысль что я вскорости оптом энтропией смогу торговать тлеет больцман в австрийской могиле с теоремой напрасной внутри эти мысли его погубили и меня доведут до петли все угрюмей в грядущем все тише долго звездам гореть не дано потому что навоза по крыши а котлеты сгорели давно

Птица

он разделся и спрятался в душе потому что за стенку стекла доносились события глуше и вода деликатно текла растопырив со скрипом суставы доставая обмылок с лотка он стоял некрасивый и старый но живой потихоньку пока он теперь бы не смог защититься прикрывать все такое и грудь если б хищная в воздухе птица очутилась откуда-нибудь как в младенчестве мыл без мочала чай родители не укорят лишь бы ночь за стеклом помолчала и журчал водяной звукоряд языком перечислил коронки трудно сутки прожить без вреда и ворочала в сточной воронке свое жидкое время вода не вникая в подробности тела нацепил без разбора тряпье все же подлая не прилетела а уж как опасался ее обостренье фантомного слуха торжество миражей и химер надо снова наружу где сухо но конечно страшней невпример