Онтологические мотивы

Цветков Алексей

«ничего не будет кроме…»

ничего не будет кроме неба в облаках жителя в дверном проеме с кошкой на руках думали не помогало в мыле голова так всего осталось мало дюжина едва отекли от мыслей лица оспа и отит житель с кошкой удалится небо улетит провели весь путь в простуде были как во сне эти кошки эти люди и другие все

Конспект мемуаров

я пропадал береговым микробом вплотную к руслу вечности почти дрожа от страха на миллиметровом обрыве и реснички в кулачки река времен порочный круг работы и купола трагический атлас мы ростом с гулькин хер прокариоты что нужно богу жадному

от нас не нас на свет произвела утроба под теменем не реяли умы я был в одну микробицу до гроба да ноль для секса органов увы не нам с тобой весной цвела мимоза чей импорт с юга пресекли давно без хромосом всей слякоти мейоза влюбленному изведать не дано где маменька зачем висит немая луна в отчаянье реснички ввысь как страшно жить себя не понимая но и не жить попробуй изловчись когда б сиял в большом и стройном теле скопив существованье по грошу амебой скажем но на самом деле здесь нет меня и кто же я пишу

«прошумела в окне шелковица…»

прошумела в окне шелковица вахта аиста в колесе больше поезд не остановится до конечной не выйдем все в этот край от огня рассветного не доносят фотоны весть можно π зубрить до последнего десятичного время есть о любимом тоскуя способе как о буре в порту моряк ребра в тамбуре к женской особи тазобедренно задом бряк не меняет скорость в окне места ожидания меркнет пыл на мгновенье припомнишь аиста но не знаешь какой он был колесо стирается у трубы дым мерещившийся года ели камень бы пили воду бы был бы камень или вода прекратили мелькать события с небом заподлицо в степи на конечную жди прибытия десятичную цифру π

Смерть Дидоны

бросит серп землероб и каменотес кайло в почерневшей лазури из ангелов никого спят сопя светила лишь с берега шлет гора блик но в сожженном зрачке ее отраженье ложь странник нижнего неба куда ты всегда плывешь золотой кораблик если предок в пещере не изобрел огня не барахтаться в браке до остального дня полоснешь серпом и легко пребываешь холост золотой на волне долговое письмо врагу землероб ли да с каменотесом на берегу собирают хворост догори дорогая рубиново меркни спи корабли на воде словно скифы в пустой степи или блохи в руне олимпийским гонимы гневом сокрушителям башен не стоила троя труда всхлипнет море и вспомнит кем оно было тогда затонувшим небом на истлевшем сердце парусный светел след искривляет время коралловый твой скелет но на звездном заднике смазан в туман от ветра только грунт елисейских раздолий реально тверд только знает любовь кого заманила в порт и кого отвергла

Из Ариосто

ринальдо в зачарованном лесу над ним струятся демоны армиды и небеса простерли на весу зодиакальных ужасов орбиты он слишком спит но тишина внутри пульсирует она живей наружной которая хоть тело в ней умри ненастоящей стала и ненужной глазные крестовины два окна но сталь и мякоть видимость одна суди кто видимости здесь родней из преданных посмертно и повторно волшебной власти в полости огней святого эльма за порталом шторма стальное тело спит в его груди чувствительного сердца новостройка кончайся жизнь и жалости не жди раз сотканная сном длинней настолько последней совестью не покриви ринальдо спит он гражданин любви здесь устье человеческой реки притоки рук и мужества немало что ей с того что это не жуки в густой листве а демоны обмана кто рыцарь был и насмерть злу гроза к волшебнице взаимностью пылает пока обсел все ноздри и глаза опарышей решительный парламент лес бледных рук и на табло ответ нам нет любви и ненависти нет

Вальс со слезой

в лесу непролазном где плесы луна целовала где вотчина божья однажды а нынче ничья уткнувшись веснушками в мятый подол сарафана аленушка плачет и горе ее в три ручья сопрано вконец сорвала и овраг затопила по поводу братца все жребии бедному злы напился поди из копыта быть может тапира в заморский один зоопарк на заре увезли над темной водой птеродактили кычут летая ползут трилобиты кембрийских не слушаясь уз по пеленгу плача плывут корабли из китая на палубах панды грызут стратегический груз по горло в дубравах кикиморы пробуют воду столетняя плесень в горючей славянской косе но нет ни малейшего шанса из клетки на волю найти человечье копытце и снова как все уходят медведи что в дебрях бока отлежали на кручи валдая из ягодных отчих долин рвануть бы по отмелям с жабами их и ужами к той ржавой задвижке где плачет аленушка блин подступит слеза к горизонту и купол качнется стремительным тазом навстречу соленой волне а дети бегут от грозы что никак не начнется я честно исправлюсь сестричка не плачь обо мне

«на римских высотах когда-то весталки вестали…»

на римских высотах когда-то весталки вестали орлов доставали авгуры потом перестали в глухих погребах завывали сторонники митры там крови быков проливались несметные литры еврейскому на три персоны разъятому богу язвительно перебегал аравийский дорогу но в принципе все это были нормальные люди четыре конечности головы бедра и груди дрались алебардами мордами в снег умирали таких наряжали в атлас и в гробы убирали устав наблюдать как история ходит по кругу на время добрели и в мирное время друг другу дарили охапки цветов и кульки карамели любили наверное просто сказать не умели ты плачешь послушай тогда эту повесть сначала она бесконечна и чтобы в пути не скучала

Рука

вот подходит к вагону один из дядь перед ним страна велика а в руке у дяди ручная кладь для того ему и рука габардиновый клифт деловитый взгляд мы и сами к свистку спешим я уеду с родными куда велят подрасту и стану большим полубокс в велюре и плеч ширина но не вспомню себе на беду очень маленького стоящего на том перроне в дальнем году это белгород что ли днестровский глядь невдомек спеша по часам что одним и тем же из этих дядь остаюсь навсегда я сам обогну малыша и в купе скорей второпях судьбы не пойму и рука неразлучной клади своей не отдаст опять никому

Рапорт

на приморской где кафельные дома уверяли что игорь сошел с ума что мозги мол высохли на корню и внезапно игорь понес хуйню о пришельцах которые среди нас для гипноза газом туманят глаз сами ящеры по природе и его родня увезла в село я и видел его только раз всего он тогда был нормальный вроде увезли и ладушки снят вопрос но хуйня которую игорь нес все сочилась исподволь из села вот ведь блядь некстати судьба свела не моя ли в этом милорд вина хоть и крепок газ но иным видна вдоль хребта пила и трезубец на хвосте шизофреники наравне со шпионами как бы не обо мне на приморской бубнил безумец я вину милорд искуплю свою я до блеска вычищу чешую и в броне нефритовой до бровей выйду в сумерки с бритвой на их бродвей у кого реле развело в груди на любого паяльник найдем поди только газу погуще дайте если надо пешком до села дойду им не снилось даже в каком аду навсегда поселил их данте не над ними ли мы поглумились всласть всю советскую им отмеряли власть хоть ослаб каркас но фундамент тверд этот игорь в графе у меня милорд чтоб мне в топке урановым пнем гореть мы хуйни от него не услышим впредь некролог ему мелкой версткой с остальными справимся к январю я ведь знаю милорд о чем говорю я давно живу на приморской

Невозможность и неизбежность

увы неизвестен мне зверь колонок размах его крыльев количество ног я глобус не раз обогнул но пока на свете нигде не встречал колонка любой колонок в этой жизни земной сумел до сих пор разминуться со мной и есть основанья считать что они в оставшиеся не покажутся дни хоть их неизбежность пойми головой утрата реальна и шанс нулевой когда у последней столпимся реки рыдая хоть шли не за этим на нас посмотреть прибегут колонки но мы их уже не заметим