Опаленные зноем. Июньским воскресным днем
Шрифт:
«Воинской части шестьдесят девять восемьдесят три дезертировали рядовые Чувашов и Сапочкин, Примите меры их задержанию».
Прочитав это, я позабыл и о своей обиде на Бардина, и о злости на батальонных штабистов. Так вот он кто, оказывается, этот скромный старый солдат Чувашов!
X
— Ну, Чувашов, садитесь и рассказывайте, — сказал Бардин, когда дежурный по заставе ввел солдата.
Чувашов сел, кротко, чуть щурясь и склонив голову набок, поглядел на Бардина.
— О чем рассказывать, товарищ капитан?
— О том, почему вы решили дезертировать.
Чувашов качнулся, будто эти спокойно, обыденно произнесенные слова хлестнули его по лицу, да так сильно, что он едва усидел на табурете.
— Откуда вам известно? — тихо спросил он, опустив глаза.
— Это правда? — Бардин продолжал сверлить его взглядом.
Чувашов молчал, глядя в пол.
— Я вас спрашиваю, Чувашов, это правда?
Солдат вдруг сполз с табуретки, встал на колени.
— Я не знаю, что со мной случилось, я точно помешался. У меня на глазах разорвало человека снарядом, и я не выдержал, словно стал не в своем уме. Отправьте меня обратно… пощадите… Я оправдаю… клянусь детьми, всем, что свято для меня…
— Встаньте, — брезгливо сказал Бардин.
Чувашов покорно поднялся, исподлобья глядя на Бардина. Губы его тряслись. В эту минуту он действительно имел вид человека с помутившимся рассудком.
— Где Сапочкин? — спросил Бардин.
— Не знаю, ничего не знаю… Пощадите меня, верните обратно…
— Это мы, конечно, сделаем, вернем, — сказал Бардин. — Но ведь вы орденоносец. Вот ваш орден. — Он взял лежавший на столе, рядом с красноармейской книжкой дезертира, орден. — В чем тут дело?
— Не знаю, ничего не знаю, — словно в бреду бормотал Чувашов. — У меня вроде туман какой в голове. Как разорвало при мне человека, у меня на уме одно только стало — спасаться. — Он закрыл лицо руками, застонал: — Что я наделал, что наделал!..
Я с омерзением глядел на него и думал: «Где же границы человеческой подлости?»
Бардин начал было писать протокол допроса, но вдруг решительно отложил ручку в сторону, скомкал бумагу, разорвал ее на мелкие клочки, швырнул под стол, в корзину, встал, прошелся из угла в угол. Потом пристально, даже с некоторым любопытством поглядев на дезертира, обернулся к двери:
— Дежурный, уведите задержанного.
— Что же будет теперь со мной, товарищ капитан? — спросил Чувашов плаксивым, потерянным голосом.
Бардин, не ответив, пропустил его мимо себя и захлопнул дверь.
После этого он долго ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Я спросил о том, что удивило меня, показалось мне странным, нелепым:
— Почему вы не оформили протокола?
Бардин подошел к столу, взял орден Чувашова и, вертя его в руках, разглядывая, сказал:
— Потому что я не верю, что он дезертир.
— Но вот же радиограмма! — Теперь
— Все это так: и радиограмма, и его признание, а я все-таки не верю.
— Чему же не верите? Тут же все ясно!
— Не будем спешить с выводами. Давайте порассуждаем. Есть такая пословица: семь раз отмерь, а один раз отрежь. Вот давайте померяем. Во всем этом деле, мне кажется, не хватает логики. Начнем с того, что Чувашов едет с фронта в командировку, не имея в руках командировочного предписания. Возможно ли это? Вполне возможно. Бывали такие случаи? Бывали. Красноармейская книжка у Чувашова в порядке, в командировку послал его начальник. Чувашов тут лично ни в чем не виноват. Он выполнял приказание. Но вот мы получаем радиограмму. Чувашова, оказывается, в командировку никто не посылал, он трус, дезертир, сбежал с поля боя. Бывали такие случаи? Бывали. Но тут и начинается непонятное. Чувашов не новичок на фронте, в его книжке написано, что он призван из запаса в августе 1941 года. Значит, элементы трусости у него должны были бы проявиться и раньше, однако он награжден орденом, а трусов, как известно, орденами не награждают. В чем же дело?
Бардин ходил по комнате. Я уже знал эту его привычку — думать вслух, похаживая из угла в угол. Сейчас он не столько отвечал на мой вопрос, сколько разговаривал сам с собою.
— Теперь отвлечемся немного в сторону, — продолжал он. — Сегодня в полдень в Малую Гуту должен был явиться на свидание человек с вещевым мешком в левой руке, Тарасов. Но не явился. Почему? Возможно, что он где-нибудь задержался и может явиться завтра, послезавтра. Все это, я говорю, возможно. Но почему он все-таки сегодня не пришел?
— Какая же здесь связь с дезертиром? — в недоумении пожал я плечами. — Тут уж совсем, кажется, нет никакой логики.
— Пока никакой. Но надо подумать, может быть, она и найдется.
Бардин подошел к столу, взял красноармейскую книжку Чувашова, стал ее листать, вертеть в руках и так и этак, потом со вздохом разочарования небрежно кинул на стол.
— Очень, знаете ли, странно. — Он, сощурясь, поглядел в потолок. — Человек, награжденный боевым орденом, струсил.
— А все-таки он дезертир! — воскликнул я с такой же упрямой радостью, с какой, вероятно, кричал Коперник, что земля все-таки крутится. Мне было лестно хоть в этом-то чувствовать свою правоту и даже некоторое свое превосходство перед Бардиным.
— Да, пока мы его будем считать дезертиром. Против фактов, как говорят, не попрешь. Факт — вещь упрямая. — Он нагнулся над столом, стал вновь рассматривать чувашовский орден, и в эту минуту что-то произошло с ним. Лицо его оживилось. Он поспешно вытащил из кармана лупу, прищурясь, нацелился ею на орден, уже с удовольствием приговаривая: — Так-так-так. — Потом позвал меня. — Идите-ка сюда. — Протянул орден, лупу: — Поглядите.