Опальные
Шрифт:
А попадаются еще в берегах волжских преглубокие пещеры, ледяные и водяные, но никому доселе не довелось пробраться в них сквозь лед и воду. И в тихую погоду из тех пещер тоже словно шум доносится и говор будто бы от дикой мордвы, что схоронилась там от воевавшей ее во время оно христианской Руси, и сама мордва будто бы затопила себе водой все входы и выходы, и не дано уже ей, по изволению Божию, выйти оттоле до великого судного дня.
А городов после Васильгорода до самой Казани попалось нам еще три: Козьмодемьянск, да Чебоксары, да еще Свияжск. А Козьмодемьянск древесными изделиями славится, в горах за городом много липы растет, и из
А Чебоксары супротив Козьмодемьянска вдвое знатнее: живет тут царский воевода, а при нем сильное войско для защиты от вольницы казацкой. И потребовал нас к себе воевода, чтобы показали ему свои грамоты, кто мы есть такие. А как про меня ни в одной из тех грамот не помянуто, то меня, раба Божьего, верно задержали бы, да спасибо Ивану Иванычу, нарядил меня на сей случай корабельным юнгой и выдал за своего родича из города Амстердама. И отпустил нас воевода с миром и дал нам еще с собой особого корабельного вожака — лоцмана до самой Астрахани. И засели бы на мели под Свияжском, кабы не тот искусный лоцман.
А про Свияжск больше и сказать-то нечего: городишко зело неказистый; по улицам пыль столбом, дышать нечем. То ли дело у нас на реке, дышишь всей грудью, не надышишься! Да только и солнце не без пятен, как говорил, бывало, наш Богдан Карлыч, больно донимает нас на реке проклятая мошкара, особливо ночью: и в нос-то забирается, и в рот, и в глаза, и в уши. Сон тебя так и клонит, а заснуть — ну, никак не можешь! Ворочаешься с боку на бок, к рассвету разве уж задремлешь. А проснешься, глядь — все-то у тебя искусано: и лицо, и руки, и ноги! И смешно-то самому на себя, и досадно.
А в последний день июня с попутным ветром доплыли мы до реки Казанки и, поднявшись вверх по реке, бросили якорь у самого города Казани, столицы царства казанского. А шли за нами следом многие малые суда, и налетел тут внезапный вихрь, а иные из тех суденышек на наших глазах опрокинуло, и немало людей с них потопило. Упокой, Господа их грешные души!
А наутро сошли мы на берег отдать поклон казанскому воеводе, князю Трубецкому, и принял нас князь весьма милостиво. А спустя два дня и сам на корабль к нам пожаловал в сопутствии преосвященного владыки, митрополита казанского, и было им от нас предложено знатное угощение. А поглазеть на наш корабль было народу великое стечение — русских и татар, ибо столь большого судна в Казани дотоле еще и не видано. И торговлю в Казани издавна ведут все татары, да еще черемисы, и, добро, торговали бы одними товарами, а о продают, безбожники, и родных чад своих, по 20 ефимков [7] за ребенка!
7
Ефимок (от немецкого Jaachims Thaler) равняется 20-ти алтынам, или 60-ти копейкам.
А было царство казанское некогда татарское, а ныне оно русское. Основал же город Казань еще царь Батый, и замыкала Казань русским вход к реке Каме и к низу Волги. И делала отселе татарва разбойничьи набеги на святую Русь. И ходили русские не раз войной на казанцев, да взять Казани не могли. И собрал тогда грозный царь Иван Васильевич великую рать у города Свияжска и послал сказать казанцам, чтобы без боя сдались. И отвечали казанцы:
— Пир готов, осударь; пожалуй на пир!
И осадила тут русская рать
А брали казанцы воду для питья из родника под крепостью и пробирались туда потайным ходом. И велел царь взорвать порохом тот потайной ход, и ворвались наши в пролом, да отбились от них татары, завалили пролом камнем и не сдались. Было же взято нами в том бою много пленных, и пригнали их наши под самые стены, и грозили всех перебить, коли город не сдастся. И татары со стен сами же перебили стрелами тех пленных своих родичей и не сдались.
И крепко осерчал тут Грозный царь, назначил великий бой на 2-й день октября (1552 г.) и послал сказать татарве в последний раз, чтобы била челом, и он их помилует. И отвечали татары:
— Не бьем челом, лучше все смерть примем!
И взошло утро 2-го числа октября, утро светлое и ясное. И отстоял царь в походной церкви заутреню, и все воинство вместе с ним молилося о даровании победы над нехристями, и были отпущены всем перед смертным боем их прегрешения. А были подведены под стены города новые подкопы, и зажгли тут в подкопах фитили к бочкам с порохом, и обрушились башни и стены, и пошло все наше воинство сразу на приступ с знаменами, с трубами, бубнами и барабанным боем.
И кричали татары с обрушенных стен:
— Алла! Алла!
И палили на наших из пушек, и осыпали их сверху стрелами, и каменьями, и бревнами, и обливали их кипящим варом. И зачалось тут кровопролитие великое, ад кромешный… И перешла победа на сторону Руси, и завеяли знамена христианские над твердыней басурманской. И возвели тогда татары царя своего Едигера на превысокую башню и крикнули русским:
— Было у нас царство, и бились мы за него до последнего. Не стало царства — так берите ж и нашего царя, а сами мы идем к вам в поле испить последнюю чашу!
И спрыгнули последние бойцы татарские, шесть тысяч человек, с крепостной стены, и переплыли реку Казанку к русским, и сложили там головы до единого.
Так кончилась Казань татарская и стала Казань русской.
Да сложена народом русским особая еще песня-бывальщина про взятие Казани Грозным царем, и слышал ту песню отец Амвросий от некоего слепого старца, калики перехожего, но сам-то, жаль, запомнил лишь одно место песни, как подводились нашими под город подкопы "с лютым зельем — черным порохом" да "затеплились свечи воску ярого".
А татарки по стене похаживают, Грозного царя подразнивают: — Как не взять тебе Казань-город ни во сто лет. Как ни во сто лет и ни во тысячу. Догорели свечи воску ярого, Принимались бочки с черным порохом, Раскидало-разметало стену каменну, Побросало в реку всех татаришек.А из всех-то татарских башен времен Грозного до наших дней уцелела одна лишь башня Сумбекова от мечети мусульманской. А выстроена башня в семь ярусов, высотой в тридцать пять сажен, а по низу в окружности верста целая. И поднялися мы с отцом Амвросием да со сторожем-татарином, что приставлен к башне, до верхнего яруса, да как огляделись тут кругом — глаза разбежалися, весь-то город в глубине будто на ладони лежит, стеной каменной зубчатой ощетинился, двумя реками, Волгой да Казанкой, опоясался.