Опасная колея

Федотова Юлия Викторовна

Бывают чудеса.

…Не иначе, сынок у полковника Ивенского заговорённый, — ходит в полку молва. — Только что не в упор осман стрелял — шагов с пяти, не дальше, и то пуля вбок ушла, вскользь задела!

…— Папенька, ну когда же вы, наконец, попросите Людвига Францевича, чтобы позволил мне из мортиры стрельнуть? Ведь давно обещались!

— После дождика в четверг! — отмахивается отец, ему недосуг, готовится к важной встрече.

И не то диво, что назавтра идёт дождь, хоть на дворе конец января, и оттепели ничто не предвещало. А то удивительно, что весь честной народ, включая самого фельдмаршала, прибывшего на позиции из ставки, убеждён, будто наступил

именно четверг, и только поздно вечером спохватывается, что и вторник-то не минул.

…— А пусть Ивенский скажет, как так получается? Ни разу не поймали его ни на самовольной отлучке, ни на опоздании! Всех ловят — его нет, а ведь не реже других убегает! Ивенский, может, ты деньги дежурным даёшь?

— Это я тебе, Рохлин, сейчас по шее дам, чтобы не наговаривал! Да ещё к барьеру вызову. Хочешь стреляться, Рохля? Или трусишь?

— Ха, напугал! Да где же мы пистолеты возьмём?

— А это уже моё дело. Достану.

Нет, Рохля стреляться не хочет.

…— Лизанька, что же вы невеселы сегодня?

— Ах, Роман Григорьевич, у меня беда! Погода стоит чудная, хотели ехать кататься, а моя любимая Аделина захромала! Знахарь приходил, сказал, больше уж ей не скакать…

— Ну, что вы, Лизанька, не плачьте, я уверен, завтра же ваша Аделина будет здорова! — ведь глупость сказал, только чтобы утешить. Но назавтра кобыла чудесным образом выздоравливает, и весело скачет по парку в Сокольниках.

…— На вас лежит старинное мадьярское проклятие Мегсемизита, обычно с таким живут не более трёх часов, а вы уже несколько дней ходите как ни в чём… И оберегов на вас серьёзных нет… Поразительно! — маг ходит вокруг него кругами, любуется, как на заморскую диковину. — Удивительный случай! Откуда такая устойчивость?

Вот, значит, откуда! От беглой маменьки передалось!.. Или нет? Если допустить, что Ворон — морок, и слова его — ложь, так может, и воспоминания эти ложные, и не было ничего подобного на самом деле? Очень уж странно оказаться на старости лет ведьмаком! Жил себе жил, ничего не подозревая, и вдруг нате вам — ведьмак! Смех и грех! Эх, как бы наверное узнать? С Удальцевым, что ли, поговорить, он, вроде бы разбирается в колдовских делах? Интересно, он спит? Кажется, не спит…

…Он проснулся от толчка поезда и первым делом выглянул в окно — бежит за вагоном чёрная гончая, или отстала? Но за морозными разводами, изукрасившим стекло, ничего невозможно было разглядеть, лишь изредка мелькали, рассыпаясь ледяными искорками, огни полустанков.

— Тит Ардалионович, — тихо, чтобы не побеспокоить соседей, позвал Роман Григорьевич. — Вы спите?

— Не сплю! Опять случилось что-то? — встревожено прошептал тот в ответ.

— Всё спокойно пока. Но я хотел у вас спросить. Ваша нянька с Непрядвы, она что-нибудь рассказывала вам про ведьмаков?

Удальцев сел комочком, натянув на плечи плед. Не очень-то хотелось ему среди ночи говорить о ведьмаках. Но не признаваться же в том его высокоблагородию? Пожалуй, в придачу к обжоре, ещё и трусом сочтёт!

— Рассказывала многое. У них в соседнем селе жил урождённый ведьмак Пантелеймон, «страсть какой поганый, спасу от окаянного не было, и управы никакой», — он процитировал няньку дословно.

— Да? — отчего-то оживился Роман Григорьевич. — И что же он творил?

— Всяческие каверзы чинил, — Удальцев говорил как по писаному — слышал эту историю от няньки раз сто, наизусть выучил. — Посевы травил, тучи нагонял в покос да в жатву, бегал по селу то серым волком, то чёрным конём, то и вовсе коршуном лётал —

народ пугал. Умел у человека глаза вынуть или зубы изо рта вытянуть, а назад отдавал не иначе, как за выкуп. Чужих коров выдаивал так, что вымя сохло, а как ополчились на него соседи, хотели с места сжить — привёз на телеге саму коровью смерть, да и выпустил гулять, едва всего стада не лишились, снова платить пришлось, чтоб изгнал. Притом, что денег, злом добытых, он не тратил вовсе, а обращал в печные уголья, и в огороде разбрасывал, а сам прозябал в бедности, жил в избе с худой крышей, ходил в таком рванье, что глядеть страшно, ел со свиньями и лучшей доли не хотел.

— Но зачем же он тогда безобразничал? — удивился Ивенский.

— Натура его зловредная того требует, иначе б не был ведьмаком! Они ведь, ведьмаки, иначе на божий мир смотрят, оттого у них даже отражение в глазах перевёрнутое! — именно такой вопрос он сам задавал няньке Агафье, и именно этими словами она него отвечала.

— Натура? — Роман Григорьевич опасливо прислушался к себе.

Нет! Не хотелось ему ни посевы травить, ни коров выдаивать, ни народ пугать, а уж прозябать в бедности и есть со свиньями — тем более. Ладно, с другой стороны зайдём.

— А каков был облик у того ведьмака, нянька говорила?

— Тоже поганый! — радостно доложил Удальцев. — Потому как если ведьмак наученный, и силу ему другой ведьмак, помирая, передал — такого от человека простого и не отличишь, пока чары творить не начнёт. Но если кто ведьмаком родился — такого сразу видно. Нет у него ни волос, ни бороды с усами, и ещё нет… ну, этого… — покраснел Тит Ардалионович.

— Да знаю, знаю, дальше!

— Зато есть хвост, маленький, будто поросячий, и четыре волоска на ём… На нём, в смысле. Другие ведьмаки хвост свой в под одёжей прячут от стыда, а Пантелеймон — тот нарочно сквозь прореху в портках выпускал, потому как вовсе был без совести! — победно закончил рассказ Удальцев.

И снова неладно! Что у Романа Григорьевича было, чего не было «под одёжей» — это нам уже известно. Волосы на голове тоже имелись, тёмно-русые, густые, он их красиво подстригал в цирюльне Емельянова. Хуже обстоял вопрос с усами и бородой: такие неказистые отрастали, что даже не имей он чина [26] — всё равно пришлось бы брить. Папенька уверял, что дело в возрасте, и с годами всё наладится. А если не в возрасте, а в природе ведьмачьей?… Что там Удальцев говорил об отражении в глазах? Попросить, чтобы посмотрел, что ли? Нет, неловко, да и ни к чему пока — вдруг испугается?

26

Как мы помним, чиновникам в XIX веке носить лишнюю растительность на лице возбранялось.

— А есть ли надёжный способ ведьмака распознать? Не всякий же позволит заглядывать себе в глаза, тем более в порты, а усы с бородой можно наклеить, да и мало ли на свете лысых? — вот как складно спросил!

— Как не быть? — закивал Тит Ардалионович. — Можно знахаря позвать — тот ведьмака в любом обличье распознает…

«Та-ак, — взял на заметка Ивенский, — сходим к знахарю!»

— … а если нет знахаря, или платить ему нечем — можно и без него обойтись. Надо на вечерней заре взять золу из семи печей, да чтобы он на неё босой ногой наступил. Если ведьмак — тотчас же себе голову разобьёт, и подыхать начнёт. Тут уж не зевай — хватай кол осиновый, вбивай ему прямо в глотку, иначе упырём встанет…