Опасная колея
Шрифт:
— Папенька, — взмолился Ивенский. — Не надо лекаря, лучше объясните толком, что происходит? Отчего в моей комнате погром?
— Оттого, что я, безмозглый, огорчил тебя на ночь! — толковал о своём Ивенский-старший.
— Отец мой!!! Если бы всякий раз, когда кто-то огорчал меня на ночь, вокруг творились такие катаклизмы, боюсь, от всего Пекин-города уже ничего не осталось бы, а то и от всей столицы… Или не было погрома? Папенька, только честно, вы видели всё это: траву, корни, другие безобразия? Может, я сошёл с ума, и мне почудилось?
— Конечно же, видел, — успокоил отец, поправляя одеяло. — Видел много раз. Твоя мать и не такое устраивала на нервной почве. Надо было давно тебя предупредить, тогда бы ты меньше испугался. Да всё повода
— Моя мать? — в голове у Романа Григорьевича начинало проясняться.
— Твоя мать. Я не говорил тебе, но видишь ли, она была…
— Ведьма! — выпалил Ивенский младший.
— Ты знаешь об этом? — удивился отец. — Впрочем, наивно было полагать, что тайна однажды не раскроется. Кто тебе сказал, давно ли?
Что ж, пришло время раскрывать карты.
Отец с сыном проговорили чуть не до самого рассвета. Роман Григорьевич признался в том, как встретил дедушку Ворона, и что от него узнал. Григорий Романович поведал историю своей юности, как полюбил красавицу-ведьму, и вопреки родительским предостережениям, исходившим от обеих заинтересованных сторон, связал с ней свою судьбу. Сначала у них катилось гладко. Ничем особенным ведьма от простой женщины не отличалась. Характер имела не хуже, чем у многих других жён, ремеслом своим заниматься бросила — не было нужды. Вскоре родился сын, жили, как обычная семья. Ну, разве что случалось супруге иногда в сердцах устроить погром, наподобие нынешнего, но потом она сама же быстро наводила порядок, и всё шло своим чередом.
Но потом жена вдруг заскучала, запросилась в Европу, а мужа не отпускала служба. Тут, как на грех, подвернулся какой-то музыкант, с ним неверная и укатила. Банальнейшая, в общем, история, и ведовство тут, по большому счёту, ни при чём. Романа Григорьевича волновало другое.
— Папенька, так это верно, что я родился ведьмаком?
— Верно, сын мой. Она мне сразу сказала, как увидела тебя впервые.
Сердце Романа Григорьевича упало.
— Папенька, — еле выговорил он дрожащим голосом, полуобморочно, — значит, я родился с хвостом?!
— Что? — не сразу даже понял Григорий Романович, а поняв, рассмеялся. — Ах ты, господи, ну, конечно же, нет! Вздор какой! — но сын Ромочка смотрел с недоверием. — Ну, хочешь, сходим с тобой в какой-нибудь храм, или к перуновым идолам, и я тебе на священной земле поклянусь, что не было у тебя от рождения хвоста!
— Ладно, — поверил тот, словно бы даже нехотя. — Но отчего вы мне сразу не сказали, кто я таков? Зачем было скрывать?
И правда, зачем? — задумался Григорий Романович вслух. Возможно, таким образом он старался вычеркнуть из своей жизни всё, что было связано с изменницей-женой. Возможно, хотел быть уверенным, что сын пойдёт по военной линии, как все мужчины в роду Ивенских, а не по оккультной… С другой стороны, знать бы заранее, что тот выберет сыскную полицию — так лучше бы, право, учился ведовству!.. Да по большому-то счёту, он ведь ничего нарочно и не скрывал. Просто сын свои чародейские способности почти не проявлял, развивать их специально было некому и некогда — служба бросала их с места на место; о том, чтобы оставить ребёнка в пансионе при оккультном училище, в компании отпрысков деревенских ведунов да знахарей, речи не шло — да и к чему? Это простонародье радуется, когда в семье появляется ребёнок с задатками чародея: такой даже не учась, многого в жизни достигнет, а уж если удастся пристроить его хотя бы в училище, не говоря уж о семинарии — то глядишь, и в господа выбьется… А человеку благородного происхождения, с положением это зачем? Ну, выучился бы мальчик, получил оккультный аттестат, притом не академического мага даже — ведуна кондового, и дальше что? Частная практика: травка купальская, кожица лягушачья, зелья-варева, отворот-приворот, порча-сглаз? Служба мелким чиновником при каком-нибудь захудалом ведомстве? Жизнь затворником в имении, тайные опыты и грандиозные планы, которым никогда не суждено сбыться? С Ромочкиным-то
— Может, я тогда пошёл бы в ночные егеря, на нежить охотиться, — возразил на это Роман Григорьевич не очень уверенно.
— А теперь тебе кто мешал? — пожал плечами генерал Ивенский. — Разве при вашем полицейском управлении не было егерского отделения? Подал бы на перевод из сыскного, раз тебе так уж мечталось охотиться. Туда берут и простых людей, умели бы ружьё держать. Но ты ведь этого и в мыслях не держал, и не заикался даже.
— Тоже верно, — вынужден был согласиться Роман Григорьевич. — В егеря меня могли взять, да сам бы я не пошёл. В егерях выше шестого класса не поднимешься, и то ближе к старости… Знаете, папенька, мне кажется, что ни делается, всё к лучшему. Одного боюсь: вдруг то, что случилось ночью, станет повторяться часто? Так ведь и дом может однажды не устоять!
— За двадцать три года случилось первый раз, — возразил отец. — Ты не женщина, натура у тебя уравновешенная — с чего бы повторяться ему? Не морочь себе голову, лучше поспи ещё часок… И честно признайся, пока не поздно, ты точно не против моей женитьбы? Одно твоё слово, и…
— Отец мой! Я уж и имя для будущей сестры подобрал, а вы на попятную?!
— А если родится брат? — рассмеялся тот.
— Ох, только пожалуйста, не называйте бедного ребёнка Акакием, — пробормотал Роман Григорьевич уже в полусне. — Лучше пусть будет Ардалион. Это я ещё смогу пережить!
Сказал так, и заснул окончательно, оставив Григория Романовича в полном недоумении. «Откуда такие мысли? — удивлялся тот. — Акакия какого-то выдумал! Я уж и забыл, что имя такое есть на свете!»… Того не знал немного чуждавшийся света боевой генерал Ивенский, что любимого дедушку его избранницы звали именно Акакием, а бабушка по материнской лини, к слову, была Яздундоктой. Тем более, не мог знать этого Ивенский-младший. А поди ж ты, как совпало! Случайно ли?
Наутро Тит Ардалионович сказался здоровым как бык, хотя по виду его в это бодрое утверждение трудно было поверить. По виду же Романа Григорьевича нельзя было даже с уверенностью судить, жив ли он вообще. В таком состоянии они и явились на службу.
Господин Иванов, он же Ларцев, заглянувший в кабинет осведомиться, как продвигается следствие, сначала удивлённо воззрился на новых сослуживцев, потом спросил с тревогой:
— А что слышно, не ходит ли нынче по Пальмире тиф, или, упаси боже, холера?
Агенты переглянулись, озадаченные столь неожиданным вопросом.
— Специально мы не интересовались, но кажется, нет, — ответил Ивенский.
— Хочется верить, — мрачно молвил Ларцев и поспешил ретироваться.
— И зачем приходил? — недоумённо пробормотал Роман Григорьевич, глядя ему вслед. — Неужели Особая Канцелярия ведает ещё и эпидемиями? Для чего же тогда санитарная служба введена? Прав был этот старый зануда Понуров — никакого порядка в стране!.. Удальцев, если вас не затруднит, выгляньте в коридор, не болтается ли там без дела кто-нибудь из нижних чинов?
— Болтается! — оповестил Тит Ардалионович, высунув нос за дверь. Там, на скамье у стены, дремал в ожидании приказаний упитанный ефрейтор.
— Прекрасно! Дайте ему денег… сейчас… — Роман Григорьевич извлёк кошель. — Вот. Пусть живо слетает в булочную и в бакалею, купит свежего калача и какой-нибудь колбасы. Поедем с вами нежить допрашивать.
Нельзя сказать, что Удальцев что-то понял, нельзя сказать, что к способу передвижения упитанного ефрейтора был применим глагол «слетать», но поручение он, так или иначе, исполнил. Доставленный калач оказался так хорош, что по дороге господа агенты обгрызли у него горячую верхнюю корку — приятно по морозцу! На варёную колбасу они не позарились, показалось, что с душком. Правильно показалось. Это ефрейтор, шельма, сэкономил, выкроил своим ребятам на пряники.