Опасности диких стран
Шрифт:
— Тут стоит довольно достойных и честных граждан, — воскликнул судья, — и я спрашиваю их, имеем ли мы право судить этого изменника лапландца по существующим законам?
— Так, судья Паульсен, так! — закричали голоса.
Некоторые повскакали с мест и подняли руки; другие пришли в ярость и хотели стащить старого пастора с эстрады.
— Именем Бога, именем Спасителя! — воскликнул старец. — Не препятствуйте мне!
— Нарушение мира, нарушение суда! — кричали заседатели.
— Выведите его, экзекуторы! — приказал судья.
Старик стоял униженный и плакал. В скорби поднял он кверху руки; наступила тишина, и он еще раз мог сказать:
— Если я не могу спасти этого несчастного, то, по крайней мере, свидетельствую в пользу Генриха Стуре. Не увеличивайте вашего преступления: его может судить только губернатор.
— Прочь его! — кричал Павел Петерсен, — его свидетельство злонамеренное.
Экзекуторы окружили его.
— Я сам, я сам! — кричал он. — Меня вытолкали из народного собрания… Я буду жаловаться перед троном короля на это насилие.
Посреди крика и беспорядка происходило совещание судей. Писец некоторое время лежал в изнеможении в своем кресле. Потом он вскочил и стал с жаром говорить, но заседатели, по-видимому, не разделяли его мнения. Когда собрали голоса, восстановилась тишина. Павел Петерсен обратился к Афрайе и громко произнес приговор:
— Так как ты сознался, что ты идолопоклонник и колдун и совершил убийство и государственную измену, то сегодня же еще твое грешное тело будет сожжено и пепел развеян по ветру. Что же касается вас, Генрих Стуре, вы будете присутствовать при исполнении этого приговора, затем вы навсегда изгоняетесь из нашей страны, и для дальнейшего наказания вы будете в цепях препровождены в Трондгейм. Так решает высший суд Тромзое, во имя короля, на основании закона и прав страны.
Вечерело. Солнце освещало красным отблеском высокие главы скал, возвышающихся по ту сторону Тромзоезуйда. Овраги окутывались синим тумайом, и в городе царствовала тяжелая тишина.
Вдруг с холма послышался дикий крик многих сотен людей; он пронесся над страной и морем и замер. Поднялся столб дыма, тяжело и мрачно закрутился он кверху, и за ним взвилось пылающее пламя. Широкий круг людей задернуло черным облаком, как будто оно хотело скрыть их деяния; наверху светило еще солнце, там был еще день. Большие белые птицы полетели в голубые небеса; они взяли душу Афрайи и понесли ее в сады Юбинала.
В доме судьи двое людей, услыхав крик, упали на колени и стали молиться, — это были старый пастор Клаус Горнеманн и Ильда Гельгештад.
— Отче Всемилосердный! — молился старик. — Прими милостиво в руки Твои все, что в нем вечно и бессмертно. О, Господи и Боже мой! Помоги этому созданию в его страданиях, охлади пламя, призови страждущего к Себе, облегчи его муки так, как Ты облегчил муки Распятого на кресте!
В эту минуту молитва их была неожиданно прервана выстрелом из пушки. Он заглушил крик толпы, возвращавшейся с холма. Два судна приближались на всех парусах с южной стороны порта; оба под королевским флагом. Крест Данеброга развевался, освещаемый лучами вечернего солнца, а на палубе толпились вооруженные люди, солдаты и матросы. Народ удивленно смотрел на корабли; подошел и судья со своей свитой. В некотором расстоянии от него следовал коронный писец Петерсен, его вел Гельгештад, он едва двигался. Но он пересиливал и боль, и страдания, и видя его с красным пылающим лицом и слыша его смех, нельзя было подумать, что он болен. Мимо них только что провели Стуре. Его окружали экзекуторы; цепь сковывала его руки; но он шел бодро, лицо его бесстрашно и спокойно. Поравнявшись со своими врагами, он с таким презрением взглянул на них, что Гельгештад отвернулся, а писец стиснул зубы.
Как раз в этот момент раздался второй пушечный выстрел. Петерсен воскликнул:
— Какой дурак сторож расходует так порох!
Они достигли домов, когда судья вернулся к ним с очень расстроенным лицом.
— Иди скорее! — сказал он. — У нас странные гости. Два военных судна бросили в гавани якорь и спустили лодки. Красные мундиры так и толпятся.
— Они пожаловали ко мне на свадьбу, — засмеялся Павел. — Как это, дядя? Вы сами были офицером и боитесь солдат.
— Добра они не принесут, — проворчал важный чиновник.
— Ну, так пусть это будет зло! Разве у нас недостаточно рук для защиты. Идемте, идемте! Поднимите повыше голову, дядя. Я тотчас научу эти красные мундиры вежливости.
Навстречу им несся барабанный бой. Когда они пришли в гавань, там стоял отряд солдат, только что высадившихся на берег. Несколько офицеров строили их. Кругом стояли любопытные. Даже экзекуторы остановились со своим арестантом и прислушивались. Судья с племянником приблизился к начальствующим. Судья снял треуголку, поклонился и вежливо заговорил:
— Господа офицеры! — сказал он, — приветствую вас в Тромзое, но так как я не получил никакого уведомления, то позвольте спросить, отхода вы пожаловали и каковы ваши намерения?
Старый сердитый капитан, по-видимому, не особенно был расположен разговаривать. Он посмотрел через плечо на судью и небрежно сказал:
— Командир обо всем вас уведомит.
— А где же этот господин командир?
— Вот он едет, — отвечал другой офицер.
От большого корабля отчалила лодка с вымпелом. Посреди нее стоял молодой стройный воин. Когда лодка пристала, раздался барабанный бой, и солдаты взяли на караул. Офицер быстро взошел на берег, он проницательно и мрачно посмотрел на кланявшегося ему человека, который вместе с племянником подошел к самой лестнице.
— Вы судья Тромзое? — спросил он.
— Да, сударь!
— А вы коронный писец, его племянник?
— Я самый, а вы кто?
Офицер гордо улыбнулся.
— Адъютант губернатора Норвегии и королевский комиссар. Прислан расследовать ваши деяния в этой стране.
— Гейберг! — вскрикнул голос из толпы.
Произошла давка, зазвенела цепь. Стуре оттолкнул экзекуторов и освободился.
— Что это? — воскликнул комиссар, — офицер, каммер-юнкер короля, дворянин и в цепях. Кто осмелился покрыть тебя таким позором?
— Я! — отвечал Павел. — Этот человек осужден как государственный изменник, и я приказываю вам чтить закон и приговор суда.
— Государственный изменник! — сказал Гейберг, — так вот что они на тебя взвели, бедный мой друг! Снять цепи, — приказал он. — К сожалению, я опоздал и не спас старика, которого вы убили. Но трепещите перед следствием и перед гневом короля. Судья Тромзое и вы, коронный писец, я арестую вас именем его величества.
— Вы меня, вы арестуете меня? — воскликнул Павел Петерсен.