Опасные пути

Хилтль Георг

— Это — последствие вчерашних волнений, — сказала де Верг.

Дамы болтали о том, как прекрасен мир, как много в нем радостей.

— Но ведь я несчастлива, — сказала герцогиня, прислоняясь к плечу своей подруги, и в ее глазах сверкнули слезы.

Де Верг постаралась рассеять мрачные мысли Генриетты.

— Посмотрите-ка, — сказала вдруг герцогиня, — что это там мелькает? Какой-то белый образ? Стойте! Вот он пропал…

— Пойдемте в замок, Ваша светлость, Вы взволнованы, Вы больны.

Герцогиня позволила увести себя в комнаты. Чтобы развлечь ее, ее уговорили

отправиться в нижний этаж, где английский художник писал портрет с герцога Орлеанского. Герцогиня горько улыбнулась, а потом вдруг сказала:

— Мадам де Верг, принесите мне стакан цикорного настоя.

Настой принесли. Герцогиня поднесла стакан к губам и быстро выпила. Проглотив последние капли, она тяжело вздохнула.

— Боже мой! Боже мой! — прошептала она, и как бы от прикосновения волшебной палочки ее лицо вдруг страшно изменилось: она побледнела, задрожала и, казалось, вдруг постарела на десять лет. — Помогите!.. Умираю! — вскрикнула она, падая.

Ее положили на постель, позвали врача; он сомнительно пожал плечами. Нарочные полетели в Париж и в Версаль. По всему замку раздавались вопли:

— Герцогиня умирает!

Смертельный ужас овладел герцогом Орлеанским; он бросился на колени у постели своей супруги.

— О, Вы никогда не любили меня! — простонала страдалица. Ее губы дрожали, глаза закатились, на лице выступил пот.

Доктора Гефлен и Фагон нашли симптомы крайне подозрительными. Явился третий врач, Эспри; все трое решили, что герцогиня Орлеанская отравлена.

“Отравлена”… “Отравлена”… Эти слова встретили короля, примчавшегося из Парижа. Людовик задрожал, едва мог подняться по лестнице замка и боязливо прошел через ряд покоев. В комнате больной собрались ее муж-герцог, госпожа де Верг, де Лафайетт и врачи. Вслед за королем явились королева и маркиза Монтеспан.

С ужасом смотрел Людовик на лицо герцогини Генриетты, еще несколько часов тому назад такое прекрасное; теперь все оно покрылось глубокими морщинами, как будто эта прелестная женщина страдала уже много-много лет; кожа приняла зеленоватый оттенок, рот открылся, зубы страшно обнажились; все тело тряслось от озноба.

Король знаком подозвал доктора Эспри.

— Приказываю Вам ответить истинную правду — сказал он, — есть ли надежда?

— Нет, государь, — ответил Эспри, — пульс уже почти не бьется, конечности похолодели. Это — воля Божия. Герцогиня должна приготовиться: через несколько часов она переселится в иной мир.

Король приблизился к постели. Он любил Генриетту Орлеанскую, это было известно всему свету; но в этот миг он говорил только о потребностях души. Герцогиня была в полном сознании; она только от времени до времени забывалась на несколько минут. Наконец к постели приблизился маршал Граммон; она протянула ему влажную руку и прошептала:

— Прощайте, маршал! Вы теряете доброго друга.

— О, возможно ли? — рыдая, ответил маршал.

— Да, герцог, никто уже не спасет меня: я отравлена; меня убила человеческая злоба!

Король слышал эти слова, и у него мелькнула мысль, что, может быть, умирающая намеренно подчеркнула их. Он встал. Против него на низком табурете сидел его брат, Филипп Орлеанский. Большие глаза Людовика устремились на герцога; его проницательный взгляд и спрашивал, и грозил, но Филипп Орлеанский выдержал его.

Врачи испробовали всевозможные средства, однако все было напрасно. Королевская чета со слезами покинула комнату; Людовик поцеловал руку умирающей, еще так недавно оказавшей ему последнюю важную услугу.

Явился Кондон, духовник герцогини, и все вышли из комнаты. Генриетта исповедалась и причастилась. Потом ее соборовали, а затем она простилась со всеми. Ее глаза, созданные для того, чтобы очаровывать, в последний раз вспыхнули ярким светом, потом полузакрылись, и легкий хрип возвестил приближение смерти. Герцогиня крепко сжала распятие, которое все время держала в руках, и прижала его к холодным губам. Через минуту оно выпало из ее рук. Еще несколько конвульсивных движений, — затем наступил покой. Стройные члены вытянулись, что-то дрогнуло около прелестного рта… Генриетта Орлеанская перестала существовать.

Когда Людовик получил известие о кончине герцогини, он сказал маркизе Монтеспан:

— Яды опять пожирают свои жертвы; я велю произвести самое строгое расследование.

— Государь, итальянец был в Сэн-Клу, — прошептала маркиза, — я встретила его вечером, перед кончиной герцогини. Прикажите же арестовать товарища графа де Лозен.

Людовик вздрогнул.

— О, разумеется! Но если итальянец откроет какие-нибудь тайны? Если он… — король запнулся, — если он назовет лиц, причастных к смерти герцогини? Лиц, которые…

Король тщетно подыскивал слова.

— Поэтому-то, государь, итальянец и должен быть схвачен верными людьми, умеющими молчать. Не должно быть ни допроса, ни суда. Воспользуйтесь своей властью, государь, и пусть отравитель погибнет в Бастилии. Люди получше итальянца кончали свою жизнь в стенах мрачных казематов без суда! Зачем же щадить отравителя, который, может быть, навлечет несчастье еще и на других?

Король тяжело вздохнул.

— Вы говорите очень рассудительно, ясно и в моих интересах. Я прикажу схватить доктора Экзили; он должен исчезнуть с лица земли. Но также необходимо уничтожить лицо, причинившее все это зло; надо извлечь маркизу Бренвилье из стен монастыря; она наследовала это страшное искусство. Ах! — горестно воскликнул он, — если бы я только знал наверное! Если бы я мог со спокойным сердцем сказать: “Мой брат, герцог Орлеанский, неповинен в смерти своей супруги!”. Я помиловал бы участника в убийстве, если бы он дал мне эту уверенность!

— Позовите сержанта Дегрэ, государь, — посоветовала маркиза Монтеспан.

Людовик приказал дежурному камергеру послать за Дегрэ. Незадолго до того, как за ним пришли, видели, что в его квартире была дама под густой вуалью, но до этого никому не было дела; у сержанта были сношения с самым разнообразным народом. Закутанная дама была маркиза Монтеспан, в точности объяснившая сержанту, что он должен был доложить своему королю.

XIX

Колодец Плутона