Опасные пути
Шрифт:
— Это — Каин, спасающийся бегством после убийства Авеля, — ответила маркиза.
Часть третья
I
Алхимик и его дочь
На западной стороне площади Мобер находился маленький глухой переулок, имевший просто название: Cul-du-sac de la Place Maubert. Вход в этот тупик обозначался деревянной решеткой, кончался он старым серым домом, с узкими окнами и полуразвалившимися дверьми. Над
Старый Гюэ занимал нижний этаж здания. Его обширная лаборатория выходила в сад, и он мог без малейшего шума доставлять в дом всевозможные вещества прямо с берега Сены.
В верхнем этаже старого дома жила вдова Брюнэ, квартирантка Гюэ; она вела очень тихий и замкнутый образ жизни и жила доходами с небольшого капитала, прирабатывая кроме того кругленькую сумму отдачей внаймы комнаты чиновникам и служащим различных учреждений. Большие сени разделяли нижний этаж здания на две половины. Направо была лаборатория, налево — квартира Гюэ. Тот, кому нужно было попасть в верхний этаж, должен был подняться по лестнице, также выходившей в сени.
Нижний этаж был пропитан странным, одуряющим запахом. Под сводчатым потолком сеней нередко собирались какие-то легкие облачка.
Дверь в лабораторию быстро распахнулась, и из нее вышел владелец дома. Пьер Гюэ был человек среднего роста, с седыми волосами и бородой; его умное лицо имело благодушное выражение, он был одет в кожаную куртку и держал свою шляпку в руках.
— Уф, — воскликнул он, — это называется поработать! Эй, Аманда! Где ты пропала? Дай мне напиться! Аманда!
На этот зов отворилась дверь на противоположной стороне, и в сени вышла молодая девушка. Она несла на жестяном подносе хрустальный графин с вином и два граненых венецианских бокала. Аманда Гюэ, дочь аптекаря, была писаной красавицей. На ее белокурых волосах была надета красная шапочка, наполовину скрывавшая толстые косы, уложенные на висках. У Аманды было восхитительное, задорное личико, одно из тех, какие только и можно было найти у парижанок того времени.
— Господи, помилуй, — воскликнула девушка, — что ты так кричишь, папа? Ведь я уже несу все, что надо.
Гюэ ущипнул одной рукой розовую щечку хорошенькой дочки, после чего, взяв другой графин, налил полный стакан вина и залпом выпил.
— Постой, — воскликнула Аманда, — довольно; тебе нельзя пить так много сразу.
— Э, пустяки, я страшно хочу пить, — ответил Гюэ.
— Что же ты состряпал в своих старых ретортах, папа? Я уже с утра замечаю, что ты работаешь над чем-то важным; даже в саду слышен запах из твоей лаборатории. Секретарь наверху опять будет ворчать.
— Пусть, — со смехом ответил Гюэ, опускаясь на каменную скамью, — мне до него дела нет. Брюнэ может выезжать вместе со своими жильцами. Я сам займу верхний этаж, тут становится тесно.
— Зачем, папа? — ответила Аманда, прислоняясь к плечу отца. — Госпожа Брюнэ такая добрая и кроткая. Она любит наш дом, а жильцы не жалуются; если когда какой-нибудь из них и поворчит, так он прав. Иногда ты варишь такую гадость, папа.
— Да, да, понимаю. Чем больше чада и чем противнее запах, тем дороже и важнее препарат. Я сегодня что-то состряпал! Глазер глаза вытаращит! Он не знает высшего искусства! Какой восторг!
— Ну, я тоже кое-что понимаю. Разве не верно и не точно развешиваю я самые мелкие вещества? Сколько раз ты поручал мне различные яды, которые молодой Териа примешивает в свои мази и притирания? Я узнаю их по первому взгляду. Что ты сегодня варил?
— Оставь меня, Аманда! Я жду сегодня Глазера; пусть увидит. Это — блестящее доказательство. Я достигну того, к чему собственно стремлюсь и для чего работаю не переставая.
— Да, я очень хорошо знаю это. Ты не должен так много работать, потому что становишься не моложе, а старше, да кроме того стал таким нехорошим. Я много раз ночью стучала к тебе в лабораторию: “Папа, отвори!”, или: “Папа, ложись спать!”, — а ты мне даже не отвечаешь, хотя я знаю, что ты там, потому что у тебя горит лампа, и знаю, что ты работаешь, потому что из труб идет дым в сад.
Пьер Гюэ заволновался. Он поднялся со скамейки и схватил дочь за руку.
— Так это была ты? — серьезно спросил он, — ты приходила ночью к дверям лаборатории? Аманда, ты знаешь, что я люблю тебя больше, чем самого себя, но я могу рассердиться и очень грубо обойтись с тобой. Не смей больше подходить ночью к дверям лаборатории!.. Оставайся в своей комнате или ты узнаешь, каким строгим я могу быть.
— Ты сможешь на меня рассердиться? — засмеялась Аманда. — Нет, ты не в состоянии сделать это! Рассердиться на то, что я забочусь о тебе? Что ты, папа! Поцелуй меня лучше.
Гюэ отстранил дочь.
— Нет, нет, я говорю серьезно. Никогда больше не подходи к моим дверям ночью. Есть известные опыты, тесно связанные с движением созвездий; их можно производить только в ночной тишине, в определенный час, и они не удаются, если кто-нибудь помешает или нарушит тишину. Я все глубже проникаю в сокровенные тайны природы, в неизведанные области, доступные только избранным. Какие удивительные вещи мне уже приходилось видеть, а сколько еще предстоит! Но ты никогда больше не должна стоять у дверей, я тебе запрещаю это. Да, еще одно. Вечер приближается, а Лавьенн ждет еще сегодня двенадцать флаконов розовой воды. Морель занят чисткой моих реторт, а потому тебе придется отнести флаконы цирюльнику.
Аманда встрепенулась, но спокойно проговорила.
— Нет, нет, отец, я лучше позову какого-нибудь носильщика с площади, если Морель занят, но ни за что не пойду в дом цирюльника.
— Ты упрямишься, Аманда, — сказал Гюэ, — но ведь ты же знаешь, что Лавьенн — хороший плательщик, а нам нужны деньги. Иди без разговоров.
— Хорошо, отец, — ответила девушка, — только я ни за что не войду в его дом; ты не заставишь меня сделать это!
— Но, почему же? Объясни, пожалуйста.
— Потому что это — проклятый дом; ни одна порядочная девушка не должна переступать через его порог. Там творятся ужасные вещи. Говорят, что недавно одна женщина сошла с ума, потому что нашла свою дочь в объятиях этого негодяя. Это сам черт направил старуху в дом цирюльника.
В эту минуту отверстие в дверях лаборатории отворилось и в него просунулась голова Мореля, помощника Гюэ. Ему было около пятидесяти лет и он имел поразительно безобразную внешность. Морель уже около трех лет находился в доме Гюэ и обладал большим достоинством: он был очень молчалив. Гюэ не раз испытывал своего слугу, и тот всегда с честью выходил из этого испытания. Он не водил знакомства ни с кем из соседей, не болтал, ловко помогал в химических работах и вредные испарения, наполнявшие лабораторию, не оказывали никакого действия на его железное здоровье. На основании всего этого Гюэ мирился с отталкивающей наружностью Мореля и всеми силами старался удержать его и привязать к дому.