Опасные земли

Жуков Клим Александрович

Полсотни опытных ухорезов.

Надо ли говорить, что пропали и ухорезы?

Вот после этого прево решился потревожить высшую власть. Потому как отвечать за недоимки в тридцать тысяч ему никакой охоты. Мало ли что придет в голову? Не прикарманил ли? Так вот, не прикарманил и даже очень печется. Насчет общественного блага, как нынче модно.

Во время долгой и обстоятельной речи наследник откровенно зевал.

– Сен-Клер-на-Уазе! Мой Бог! Почти что Константинополь! Рим! Вавилон! Троя! Иерусалим! Разрази меня гром, любезный! Я с трудом представляю, где это!

В общем, так. Выдайте гонцу за добрую службу десять, нет, двадцать экю. И ради Христа, избавьте мое сиятельство от подобных вопросов!

– Все-таки тридцать тысяч ливров, мессир, – осторожно напомнил де Ла Марш. – Кроме того, Сен-Клер – это граница Шампани, не снюхались ли мерзавцы с Валуа? Ведь, если полыхнет, оттуда до Льежа рукой подать, это значит, что полыхнет и там – надо разбираться!

Мессир скривился.

– Золото, все зло от тебя! Так. Шиме – это в Эно? У нас есть губернатор этой благословенной земли – де Лален! Значит, так: напиши от моего имени тамошнему прево что-нибудь подходящее. Мол, с тревогой следим, с благодарностью принимаем, ценим его заботы, примем все меры, всенепременно. Писец перебелит набело, а добрый Оливье пришлепнет мою печать и вот с этим же добрым господином обратно. Вернемся из Парижа – разберусь. Тридцать тысяч все-таки, и Льеж неподалеку. Все!!!

Графская ладонь тяжело опустилась на подлокотник.

Филипп, высунув язык от старания, тщательно выводил строчку за строчкой. Такая ответственность!

«…посему повелеваю Вашей милости направить в сказанный город еще один запрос, за чем лично проследить. Буде таковой останется без ответа, известить меня, когда выпадет возможность…»

Глава 3

Антиквар

«…когда выпадет возможность. В таком случае обещаю не оставить Вас своею помощью и вниманием. С неизменным почтением к Вашим трудам и заботам, Божьей Милостью, Карл, граф Шароле».

Дата расплылась в неразборчивую кляксу, угадывался лишь год – 1465.

Кирилл извлек из глазницы монокуляр и откинулся в кресле. Подпружиненная ненадежной пластмассой спинка издала протестный скрип.

«Черт знает что», – такое мысленное резюме.

Рука, без сомнений, та же, что и в другом документе. Даже ошибки сходные – писано тем еще грамотеем! Хотя насчет ошибок Кирилл сомневался – не было уверенности в том, насколько твердыми были правила великого и могучего французского языка в пятнадцатом веке. Он просто не помнил, забыл этот сегмент давнего своего образования.

«Торчикозник», как изящно именовал авантюрист Петухов неизвестного наркомана, выделил на пробу шесть листов. Два письма в весовой категории записки, принадлежавших одной руке, и какой-то путевой дневник с совсем другим, практически нечитаемым почерком, на расшифровку коего истрачены половина дня и почти весь вечер.

Дневник – это такая рабочая условность, потому что с равной долей вероятности листки могли оказаться частью мемуарного сочинения. Сочинял, кстати, крайне странный персонаж.

Если атрибутировать письма сиру Филиппу де Лалену, то «дневник» принадлежит какому-то его спутнику, соратнику, а может быть, и слуге. Написано было кондовой простонародной лингвой, но чрезвычайно тщательно – так бывает, если язык не родной, но достаточно хорошо изучен, чтобы не допускать ошибок типа «моя твоя не понимай». При этом автор то и дело сбивался в точке повествования с третьего лица на первое и наоборот в совершенно произвольной, непредсказуемой форме.

С письмами была полная ясность: депеша от имени Карла Смелого, видимо, предназначенная писцу для перебеливания, и еще одна, датированная августом 1465 года. Именно этот автограф вызвал у Ровного сомнения в подлинности.

Пришлось забраться в домашнюю библиотеку, сдуть пыль с неподражаемого де Коммина и убедиться, что «сказанный сеньор де Лален» погиб в сражении при Монлери больше чем за месяц до написания депеши. Это если верить де Коммину, а отчего, собственно, не верить? Авторитетный источник, неколебимый, как гора Монблан.

Потом пришлось сдуть пыль с собственных мозгов, так и скрипевших от позабытых усилий.

Жизнеописание брата – примадонны турнирного дела, доброго рыцаря Жака де Лалена – помогло еще меньше, так как о семье упоминалось очень скупо.

Неплохо было пролистнуть книгу Оливье де Ла Марша, который, насколько помнил Ровный, знал такие подробности о жизни бургундского двора, что страшно делается. Но старика Оливье у него не было.

– В любом случае Ла Марш нужен, – сказал Ровный вслух, чтобы рассеять пыльный архивный континуум, образовавшийся в комнате. – Где его взять? На русский не переведен из-за идеалистической перегруженности, так мало ценившейся в советские годы. А закажу-ка я его на «Амазоне»!

Amazon.com сыскал Оливье на удивление быстро. Модная и, чего греха таить, удобная сделка свершилась в виртуальном пространстве.

Пыльный континуум рассеиваться не желал, и Ровный отправился на кухню для приготовления кофе, что удалось вполне. Втянув в ноздри кусок арабского аромата, он прогромыхал чем-то в буфете, и кофе смешался с коньяком.

Часы на холодильнике домигали до полуночи, а Ровный набрал номер Петухова. Спустя три гудка на той стороне раздался голос:

– Кира, ты охренел? Сейчас меня жена поимеет – ночь на дворе!

– Петухов, не дави на жалость – ты сейчас сидишь в своем кабинете и смотришь порнуху, а спать завалишься часа через три! Я ж тебе по делу звоню.

– Ничего не порнуху, договаривался с американцем через скайп, вот и не сплю, – обиделся Петухов. – А ты чего там? Бухаешь?

– Кофе пью, – о коньяке Ровный умолчал.

– А… а то глотки такие, будто бухаешь! Что там у тебя?

– Сержант, ты, конечно, хамло необразованное, но в деле сечешь! Бумаги подлинные. И если удастся доказать, что товарищ Лален-младший был жив и здоров через месяц после собственной смерти… – тут Ровный вкусно зачмокал. – Брат, даже одну эту записку можно смело выставлять на «Сотбис». Или на «Кристи». Никаких заштатных аукционов! Быстро понюхай воздух!