Опасные земли

Жуков Клим Александрович

– Тише, тише! Вам не стоит так напрягаться, – прошелестел голос Португальца.

– Пошел к черту, клистирная трубка, – слабо возразил граф.

– Нынче же в Голландии обретается королевский поверенный бастард Рюбанпре, – Ла Марш покачался с носка на пятку и, заложив ладони за пояс, уставил глаза в потолок.

– Подловат, гнусноват и трусоват. Мерзавец, каких мало. И что?

– Выпейте еще отвару, сир.

– Я тебе сейчас воткну все твои тюбики туда, где не восходит солнце, если еще раз встрянешь, – возразил граф, отвар, однако,

выпил. – И что, Оливье?

– Совершенно согласен. Мерзавец. А еще – шпион. Стоит вам только приказать, и я немедля отправлюсь в Голландию и арестую ублюдка.

Граф приподнялся на подушках, страшно взглянув на врача.

– Немедля исполняй, Оливье! Для начала – неплохо! И дорогой кузен тебя в отместку не достанет – руки коротки, ты же подданный Империи!

– Для начала? – поднял брови Ла Марш.

– Конечно, для начала! Он у меня вспомнит! И «содержание», и «подачку», и города на Сомме! Сейчас вызвать писаря!

Надо настрочить пару депеш для всех, кому Луи успел насолить не меньше, чем мне!

Это была правда.

Властный король насолил практически всем отцовским чиновникам, вельможам и приближенным, совершенно отстранив их от дел. Всего таких обиженных набралось больше пяти сотен!

Помимо всякой мелюзги (кто теперь о ней вспомнит), король прищемил хвосты и вполне солидной рыбе. Собственному младшему брату Карлу, герцогу Беррийскому, сенешалю целой Нормандии; Франциску II, герцогу Бретонскому; Орлеанскому бастарду Дюнуа; графу де Сен-Полю, мечтавшему о мече коннетабля Франции, и прочей графской мелочи, о которой говорилось выше.

Вся эта раззолоченная братия организовала, только не падайте, Лигу Общественного блага! Не допустим, мол, тирана и деспота! Костьми ляжем за всеобщее благоденствие! Для других, для других стараемся, не для себя!

Смех и грех…

Ну а нам-то что?

Мы ведь даже не графы – так, пыль под копытами.

Приказано собирать войска – щелкнули шпорами и собрались.

Войска, кстати, собирались в Камбре, так как Бургундское герцогство – это такая подкова на теле Франции с рекой Соммой по верхней внутренней стороне. Камбрейское епископство, что растет и богатеет на Шельде, таким образом, ближе всего к спорным городам: Амьену, Сент-Кантену и Абвилю. А от них и до Парижа рукой подать.

Что у нас в Париже?

В Париже у нас все! Трон, дворец и толпа недовольных горожан – все, что нужно, чтобы склонить короля к неприличной позе.

Епископом в Камбре опять-таки – дядя графа Жан, который хоть и бастард, а все родня.

Так что – в Камбре!

Вот и пылит теперь Служба Рта и Тела по майской жарыни, по полям и дорогам Геннегау (то самое, которое Эно), родной земле молодого рыцаря Филиппа де Лалена. Отчего тот сделался совершенно бодр и весел.

Как же! Уже почти целую неделю на войне, которая никак не отличается от знакомых турниров и охот, зато здорово похожа на победоносный поход к Люксембургу, случившийся на излете его детства.

Конечно, приходится терпеть лишения. Ведь война! А старый герцог воевать с Валуа запретил, и совсем ему невдомек, что сын собирает войска на границе. Поэтому пришлось выдвигаться тихо – без пристойного поезда, что как раз и означает лишения.

Ни тебе паштета из соловьиных язычков, ни пирога из муравьиных бровей, ни доброго анжуйского на привале. Приходится пробавляться солдатской кашей с бараниной и разбавленным водой рейнским, чтобы не насвистаться случайно на привале до витражного состояния. Ну, вы понимаете – тело свинцовое, как переплет, а глаза прозрачные, как стекло. На то и война за общественное благоденствие! Приходится терпеть.

Филипп осадил поводьями своего конька – отличного испанского хинете самых чистых андалузских кровей. Тот послушно сбился с рыси на шаг, манерно перебирая копытами, то и дело фыркая от пыли. Фыркнул и Филипп по той же самой причине.

– Жарко, – сообщение очевидное и уже не первое и не десятое за сегодня.

– Воевать надо осенью, когда урожай убран. Да и печет не так, – согласился дорогой приятель Жерар, запустивший коня рядом.

– А ты что скажешь, Уго? – Филипп обернулся в седле к хмурому человеку, что ехал позади. – Ты ж старый вояка, поделись мудростью!

– Г-хм, – ответил человек и утер пот с лица собственным беретом, который явил сверкнувшую на солнце лысину.

Человек был будто вырезан из гранита – сухой и крепкий, и только видавшая виды физиономия говорила о почти старческом возрасте – лет так сорок пять – пятьдесят.

– Чего это он? – поинтересовался шепотом Жерар.

Филипп, напротив, громко, со смехом поведал, что дядька не любит, когда его имя переиначивают на французский манер, ведь он – Гуго и никакой не «де Ламье», а самый настоящий «фон Ламмер».

– Пора бы привыкнуть за столько лет, а, Уго?

– Цена ф-сему этому не т-ороже конского я-плока, – отозвался тот хриплым басом, и речь его коверкал тяжкий тевтонский акцент. – Ты бы лучше позаботился о ночлеге, потому что будет настоящая гроза с ливнем, ветром и всем что положено!

– Сомневаюсь… – протянул Жерар, ткнув пальцем в яркое полуденное солнце.

– Очень зря. Если Уго такой сердитый, значит, у него ноет плечо, или колено, или какая другая старая болячка – значит, погода вскоре переменится.

Помолчали.

Мимо плелся пейзаж: частые хутора, колосящиеся пашни, молившие о том, чтобы предсказание насчет дождя сбылось, – уж очень погоды стояли душные недели так две с половиной. Впереди шагала конная колонна передовой стражи, блестя шлемами, а позади тянулся графский поезд, совсем скромный, лошадей в триста, а еще телеги, повозки, груженные съестным и военным припасом.

Замыкал кавалькаду арьергард – сзади над тележными тентами высверкивали копейные грани. Все-таки военный поход, хотя, право слово, смешно – от кого беречься в самом сердце герцогских земель?