Опасные земли
Шрифт:
Кстати, о рыцарях.
Графу Шароле, то есть Карлу Валуа, внезапно потребовалось очень много рыцарей.
Война.
А будущий герцог до сих пор находился в плену сладостного заблуждения, что, если юному шалопаю нахлопать мечом и сказать «встаньте, сир рыцарь», у того моментально возрастут боевое мастерство, дисциплина, доблесть и прочее, без чего толком не повоюешь. Оно, конечно, соблазнительно, потому как недорого и вроде бы все старые легенды хором такой рецепт подтверждают, в смысле действенности.
Только вот правда жизни утверждает обратное.
То ли народ измельчал,
Ничего плохого нельзя сказать про молодого рыцаря Филиппа, не подумайте ни в коем случае. На коне он истинный кентавр, да и силушкой пошел в отца, уступая лишь покойному брату (ну да кто с ним сравнится!). Смел, как дюжина генуэзских пиратов, копьем попадает в яблоко на полном скаку, а большим германским мечом умеет размахивать чисто как мельница лопастями, спасибо дядьке Уго де Ламье – выучил.
Да только для войны недостаточно. Война – не турнир, и эту простую истину скоро предстоит осознать.
Впрочем, молодой рыцарь в бургундской армии был явно одним из лучших. И ведь не такой уж и молодой, хоть и не скажешь, что первую кровь он пролил вместе со старшим братом и что нынче ему тридцать пять, и он на два года старше своего господина! Потому что куда лучше укреплять дух и тело на турнирах, хоть и бесполезное это развлечение, чем заливаться молодым вином и уныло богатеть, как привыкло подавляющее большинство бургундского арьербана за долгие, почти мирные годы под знаменем старого Валуа.
Будущий герцог скучать не даст, достаточно взглянуть на него, чтобы умный человек задумался: не переживает ли Бургундия последнее спокойное лето в год от Рождества Христова 1465?
Филипп де Лален мчался в Камбре вместе со многими вельможами Службы Рта и Тела. Мчался устраивать графскую квартиру, где наследник поселится в ожидании окончательного сбора войск.
Да, да! Именно войск! И не надо стоять с видом потерянной невинности!
Года не прошло с тех пор, как в герцогском дворце в Дижоне граф Шароле узнал, что король Людовик XI лишил его пенсиона (девять тысяч франков, между прочим), который полагался ему вместе с титулом, каковой король пожаловал в благодарность и в ознаменование вечной признательности бургундскому дому за приют во время той памятной ссоры, что учинили тогда еще юный и горячий дофин со своим папочкой, светлой памяти Карлом VII.
Друг детских игр нашего наследника долго гостил при дворе, пока король не умер, потому что Карл был крут. А как иначе? Его возвела на трон лично Божья воля рукой Орлеанской девственницы. И на этом простом основании он почитал себя кругом и всегда правым.
Друг Луи отличился уже не первый раз, а точнее, во второй, приняв самое горячее участие в «прагерии» 1440 года, когда возглавил восстание вельмож против отца. Отец победил, а сынок (маленькая властолюбивая дрянь) был помилован.
Вторично такой удачи могло не случиться, потому что годы не добавили королю долготерпения. Да и незаживающая язва на ноге – не лучшая приправа к хорошему расположению!
В общем, пришлось дофину сбежать в Брюссель, сделать ноги, а проще говоря, слинять под крыло великого герцога Филиппа, где он и гостевал вплоть до 1461 года. Филиппа он величал едва ли не папенькой, а тринадцатилетнего Шарля – милым братцем, что было почти правдою – кузен все-таки.
Итак, король сошел с ума и умер от голода. Боялся, что сынок его отравит, и решил не доставлять ему такого наслаждения, для каковой цели перестал принимать пищу совсем. Да здравствует, то есть, король! Людовик XI!
Расцеловав ручки «почти папеньке», поклявшись в вечной дружбе и благодарности, он назначил для затравочки «милого братца» графом Шароле и положил те самые злосчастные девять тысяч франков годового пенсиона. Мол, всегда ваш, Людовик, люблю, целую, ждите писем и прочих милостей.
Вместо милостей Луи, которого бургундцы почитали не иначе как «карманным королем» (какая, право слово, наивность!), принялся интриговать, для начала купив герцогских фаворитов – братьев де Круа, которые уговорили старичину продать королю города на Сомме – Амьен, Сен-Кантен и Абвиль. Потом пришла в королевскую голову мысль, что кузену будет жирно – девять тысяч вполне можно применить и получше.
Итак: Дижон, дворец, вечер трудного дня.
Наследник играет в шахматы и пьет вино в компании Оливье де Ла Марша – главного церемониймейстера и вообще – заслуженного человека. Стук фигур о драгоценный палисандр, умная беседа, слуги замерли в позиции «чего изволите», воздух пахнет зрелым летом.
И тут приперся гонец с королевской почтой, натурально все разрушив.
«Дорогой кузен, не считаю возможным унижать Ваше достоинство столь скудным содержанием, кое злые языки могут расценить как подачку. Посему отзываю пенсион, полагая, что столь великий человек, коим Вы, несомненно, являетесь, достоин куда большего, чего мы обеспечить не в состоянии по скудости казны. Остаюсь Вашим преданным другом, Людовик, король Франции».
Содержание теперь доподлинно не установить, но что-то подобное гонец графу и зачитал.
И полетели молнии.
Письмо распалось на мелкие кусочки под натиском португальской ярости. Граф кричал и попирал ногами цветное отражение витража на полу – а там, о Мадонна, молящийся Роланд! По которому графские пулены и прошлись. Гонец удостоился скуловорота, слуга, не успевший спрятаться, пострадал от кувшина с вином, что разлетелся вдрызг о его маковку, потом был разрушен шахматный столик, совершенно ни в чем не повинный.
Под конец остатки письма граф самолично скормил гонцу и вышиб его прочь исполинским пинком.
А после явился доктор – Лопес Португалец, утихомиривший Карла травяным отваром.
Не пострадал только Оливье де Ла Марш – слишком уважаемый человек, чтобы на нем вот так срываться.
Граф возлежал под балдахином с пиявками на висках, Лопес поил того своим варевом, а Ла Марш сказал:
– Сир, я полагаю, что вы захотите ответить?
– О! Я захочу! Я отвечу, клянусь месячными Богоматери! – отозвался граф, не вполне отошедший от приступа гнева.