Опасный менуэт
Шрифт:
А ночью Михаилу приснился барин-благодетель во всем своем великолепии, но в гневе: «Где дело мое?! Не сделал? Амуры разводишь?!» Господи, что же он забыл про самое главное?
За завтраком спросил:
– Не знаете, где можно найти Панина? Никиту Ивановича?
Эмма взглянула на Лохмана.
– Самого графа? Что у тебя, дело к его светлости? Разве ты с ним знаком?
Миша молчал.
– Том его напротифф Шереметеф. Фонтанка.
Миша немедленно поднялся, впервые запер на ключ свою комнату и отправился на Фонтанку.
И на второй, и на третий день Михаил делал множество зарисовок. Листы те должны стать заготовками для портрета.
Возвращаясь домой, он не обращал внимания на жадные взгляды хозяев, ничего не объяснял и ложился спать. В памяти всплывали слова Демидова: «Гляди вокруг во все глаза! Башкой своей думай. До чего сам додумаешься, к чему руки приложишь, то и будет твоя судьба!»
Михаил торопился, делал рисунки один за другим, складывал в баул, никому не показывая.
Он закончил портрет Эммы и отправился к Левицкому. Стоял перед ним нескладный, длиннорукий, глядя под ноги.
– Гляди-ка, братец, – заговорил художник, – глаза-то у нее на разных уровнях. А руки? Будто мертвые. Зато уши, уши получились. – Еще вгляделся в лицо и ахнул. – Уж не Эмма ли Карловна? С немцем живет? Батюшка мой, да где же ты ее взял?
– Я у них живу.
– Остерегись! Ох остерегись, голубчик! У них там целая лавочка. Студентов из Академии переманивают, дают заказы, платят копейки, ловчат так, что не приведи Господь!
– Да я уж скоро уезжаю, – оправдывался Миша. – А что вы мне скажете, могу ли я живописать?
– Талант у тебя есть кой-какой. Теперь – терпение, учение и труд. Рисуй поболе, краски учись смешивать, чтобы нужный тон получался. Барин твой понимает толк, умен, авось поможет учиться.
…На одной из площадей Москвы остановились лошади, соскочил с запяток кареты лакей и закричал:
– Эй, дворник! Что стоишь? Не видишь, кто прибыл?
Второй лакей распахнул дверцы кареты. Из кареты вышел грузный человек, можно сказать, великан. Это был Демидов.
– Чего стоишь, пентюх! – не утихал лакей.
– Чего изволите, ваша милость?
– А то надобно, чтобы дворники площади явились сюда!
Подошли еще два дворника, и Демидов, кивнув им, заговорил. До тех, видимо, не доходил смысл слов, лица их окончательно отупели, и тогда в объяснения пустился лакей.
– Чего непонятно-то? Барин снимает все комнаты, которые на площадь выходят окнами. Деньги заплатит. Знаете, какие деньги – демидовские! Чтоб к завтрему тут никого не было, никто не жил! Своих гостей принимать будем. – Лакей, впрочем, тоже ничего не понимал, однако глазом не моргнул, не его
А на следующий день все квартиры, выходящие на площадь, были свободны, и демидовские люди заняли места в комнатах.
Что же на сей раз удумал изобретатель и чудак? Дело было связано с портретами, которые писал Михаил.
По возвращении из Петербурга встречен был он барином в гневном расположении духа. С утра Демидов жаловался головою, тем не менее прибыл в Воспитательный дом, выразил шумное недовольство порядками, а главное, встретил там своего недруга Собакина. Под руку попался Михайло, и уж на нем барин отыгрался.
– Ты по какой причине так долго в Петербурге был? Не для того я тебя посылал, чтобы гулял без ума, дурак!
– Ваша светлость, но я не более двух месяцев ездил, – пролепетал Михаил.
– Ага! Мы не виноваты, что были глуповаты?! От кого получал там приметное удовольствие, признавайся! Учился или баклуши бил? Велено тебе было отразить графа Панина, а ты что?
Михаил вспыхнул, в сердцах схватил баул и давай спешно вытаскивать оттуда один лист, второй, третий… Хозяин оглядел те листы и сразу переменил тон.
– О, да это он самый, Панин! Узнал! Ай да Мишка, сукин сын! – оглядел его с ног до головы, схватил в охапку и отпрянул. – Ну доставил удовольствие! Молодец!
Михаил не знал плана действий барина, однако поспешил добавить:
– Прокопий Акинфиевич, то ж только рисунки, а я из них живописный портрет сотворю, славно будет! Я видел его.
Демидов сел, подпер рукой голову.
– Да. Только то, братец, половина дела. А надобна мне еще морда вице-губернатора московского.
– Собакина? – догадался Миша. – Так я могу, видал его.
– Вот и сделай.
– А для чего?
– Не твоего ума дело! Через неделю чтобы готово, понял? Награду получишь.
Через неделю перед Демидовым предстали оба портрета. Поставил он их перед собою и оглядел с такой хмуростью и злостью, будто видит заклятых врагов.
А на другой день, утром, прогуливавшиеся люди увидели прикрепленными к воротам оба портрета. Под ними была бумага с такими словами: «Собакин архипарикмахер, только что возвратившийся из Парижа, предлагает свои услуги почтеннейшей публике. Адресоваться к г. Панонину». В последнем слове две буквы, «но», были замазаны и читалась фамилия Панина.
Собралась любопытствующая публика.
– Глядите-ка, – перешептывались прохожие.
– Ой, неладно это, вице-губернатора назвать архи-парикмахером!
Достиг ли слух о новой проделке Демидова ушей Собакина – неизвестно. Скорее всего, он был не так глуп и, услыхав, сделал вид, что его это не касается. Однако нашлись доброхоты, которые поспешили сообщить о том императрице. Демидов всюду поносил Собакина.
Михаила заинтересовала ситуация. А кто всегда все знает обо всех? Лакеи, конечно. Он обратился к своему приятелю.