Опасный возраст

Чутская Елена

Чтобы чувствовать музыку, необязательно иметь музыкальный слух, надо всего лишь обладать трепетной душой, остальное приложится. Знала ли Лера эту простую истину или нет, но с первыми звуками увертюры ее душа стремительно взлетела под потолок, даже голова закружилась. Музыка рождалась где-то впереди в оркестровой яме, с пылинками вихрилась в лучах софитов, выплескивалась в зал через зрительные ряды, а возвращалась сверху, обрушиваясь прямо на голову, которая все продолжала кружиться от восхищения. Полумрак зала спасительно скрывал Лерино лицо, по которому текли слезы совершенно потрясающей радости. Волна абсолютного счастья рождалась

где-то внутри и разрывала легкие полнотой чувств. В конце первого акта Лера горячо хлопала и вместе с галеркой кричала «браво».

– Вот уж не ожидал, – ликовал Дмитрий Павлович в буфете, поднося жене и дочери молочные коктейли, себе – рюмку коньяка. – Вот уж удивила, Лерка, так удивила. Ты ведь плакала! Не отрицай, я видел! Хороша «Сильва», правда, хороша. Следующий раз на Штрауса пойдем…

Пела Лера так себе – посредственно, голосом природа ее не наградила, зато наделила живой игрой и искусством перевоплощения, но трагические моменты получались у нее намного лучше, чем комедийные.

– Я могла бы в драматическом театре играть, – доверительно сообщила она бабушке Жене, когда проведывала старушку. – Может, мне в артистки пойти. Как ты думаешь?

Бабушка думала как мама. Наиграно смеялась, взмахивала руками.

– Что ты, Лерусь? Какая из тебя артистка?! Ты на землю-то спустись, хватит в облаках летать.

До выпускных экзаменов оставался ровно год, а Лерочкины мечты были такие легкие, живые, на удивление приятные.

6

Старость навалилась на Евгению Михайловну как-то неожиданно. Смертельную усталость она почувствовала после тяжелой предновогодней смены, выдраив за день восемь раз казенный кафельный пол. В конце декабря по-весеннему потеплело, подтаяла корка льда, и посетители прямым сообщением помимо простуды и гриппа несли в поликлинику на подошве сапог и ботинок куски самой настоящей грязи.

Поужинав, Евгения Михайловна прилегла на диван и, размышляя о новогоднем угощении для семейного обеда, на который по давней традиции приезжала Таня с семьей, еще раз обдумала созревшее желание бросить неблагодарный труд поломойки и окончательно выйти на заслуженный отдых со всеми вытекающими последствиями.

На пенсию она выживала. Шиковать не шиковала, но и не бедствовала. Танечка регулярно баловала мать гастрономическими изысками, хотя та привыкла обходиться пищей простой и полезной для вялого кишечника.

Отдых Евгению Михайловну не пугал, как и тихая старость, о которой она принялась мечтать после семидесяти. Много вещей ждало часа, когда о них вспомнят и приложат руки, и будет довязано все, что держалось на спицах, а что было наметано на скорую руку, дошьется и будет носиться.

Еще Евгения Михайловна мечтала о благоухающем цветнике, большом и красивом. Посматривая на бесхозную клумбу под окном, до которой никому из соседок не было дела, она часто занимала себя планированием цветочной посадки, прикидывая в уме, у кого попросит корешок, у кого – отросточек, или раскошелится и на цветочном рынке купит все, что душа пожелает. Фантазии уносили ее в райские сады, подпитывали смутные желания и утверждали в сомнениях – нет ничего прекраснее, чем создать своими руками живую цветущую благодать и любоваться плодами изнуряющего труда, денно и нощно просиживая на лавочке под виноградной тенью.

Еще требовалась тщательная ревизия двум платяным шкафам, опустевшим с переездом Танечки к мужу, а затем снова наполнившимся старыми вещами, очень нужными, но не носившимися. Много от чего хозяйка желала избавиться, да все сомневалась – пригодятся ли вещи в хозяйстве…

Не откладывая в долгий ящик, она открыла первый шкаф, вынула стопочку кофт, разложила на диване, чтобы оценить свежим взглядом. В эту минуту в дверь позвонили. Евгения Михайловна бросила кофты, пошла открывать.

В полумраке лестничного пространства, – соседи третий месяц обещали заменить лампочку, – стояла незнакомая женщина. Официально они представлены не были, но каждая имела друг о друге некое представление. Евгения Михайловна тихо ойкнула. Под тусклым электрическим светом стояла та разлучница, ради которой Яков Заевский ушел от нее без малого тридцать лет назад и ни разу не зашел на Онежскую по старой памяти проведать дочь.

Татьяна не знала, но Евгения Михайловна, наступив себе на горло, бегала несколько раз на новый адрес мужа, часами караулила за углом, чтобы Якова образумить и вернуть в семью. Заевский на уговоры не поддавался. Новую жену он выбрал из фабричного коллектива, за что получил строгий выговор, но должность секретаря парткома позволяла ему неограниченные возможности. И новую квартиру с улучшенной планировкой Яков по-тихому выбил благодаря партбилету.

Тогда из-за угла новостройки Евгения Михайловна хорошо рассмотрела соперницу. Молода, красива. Еще говорили, что вдова с малолетним сыном, и обидно было за родную дочь, брошенную отцом ради чужого ребенка.

Если бы Яков просто увлекся смазливым личиком, она нашла бы силы простить и все забыть. Но в его руководящем положении подобная слабость строго наказывалась. Опрометчивая влюбленность могла наломать много дров. Долгое время Евгения Михайловна так и думала: Яков не виноват, а виновата молодая вдова, заманившая доверчивого мужика в крепкие сети, и выход Заевскому был один – жениться. Молодость и покладистый характер соперницы она в расчет почему-то не брала…

Нежданная гостья поздоровалась и представилась Зоей. Она нервно мяла пальцы, виновато улыбалась и смотрела поверх хозяйской головы в ожидании кого-то еще, кто выйдет и ей помешает.

– Вы поймите, у меня выхода нет. Сама на улице оказалась, в станицу к сестре вот собралась. Родная кровь приютит, не прогонит. А у вас и квартирка свободная, и вы одна, как я смотрю, зять у вас хирург, дочь в медицине, и сами вы в поликлинике работаете, опыт с больными имеете, в любое время сможете врача вызвать… положение у вас лучше моего…

«Как хорошо она осведомлена о моем положении», – успела подумать Евгения Михайловна, но гостья продолжала.

– Ему много не требуется. Невролог сказал, состояние стабильное, положительная динамика если и произойдет, то очень слабая. На полное восстановление надежды нет… Вы поймите, так уж получилось…

Получилось то, что Зоин сын поставил невыполнимое условие. Больной отчим ему сильно мешал. В прошлом году Якова разбил паралич, отказали ноги, и верхняя часть туловища отзывалась на рефлексы ровно наполовину, вторая половина безнадежно провисла. Язык еле шевелился, а мозги – нет, нисколечко не шевелились. Заевский, некогда статный, завидный мужчина, превратился в обездвиженный манекен, нуждающийся в профессиональной сиделке, патронажной сестре и в практикующем враче-неврологе, способном поддерживать стабильное состояние амебы. О выздоровлении речь не шла.