Опасный возраст
Шрифт:
Если бы не математика, со стороны их трио выглядело бы любовным треугольником. Впрочем, они именно так и смотрелись, но Оксане хватало ума держать подругу на обозначенном расстоянии. Когда дело доходило до провожания домой, дороги их резко расходились в разные стороны.
Лера и так на Саньку не претендовала. Соревноваться с Оксаной по красоте было бессмысленно. В паре с ней Лера казалась серой мышкой. Таран обладала стройной фигурой, которая держалась на узком скелете, худым личиком и правильной, по-балетному ровной осанкой. Легкую зависть вызывали ее вьющиеся волосы и чистое лицо. От своих возрастных прыщей Лере не помогли избавиться
Она хорошо знала о своих недостатках, а Оксана наивно полагала, что идеальная фигура дается навсегда. И все-таки Лера, засматриваясь на Радика, иногда замечала на себе пристальный Санькин взгляд, думала, что он смотрит на ее грудь, и нервно поправляла упавшую с плеча бретельку.
Влюбляться по-настоящему в Лерины планы не входило. Гия бесследно растворился в водовороте прошедших лет, и та подростковая увлеченность вспоминалась как детская невинность. И все же в конце октября, когда старшие классы готовились к осеннему балу, Лера почувствовала давно позабытые симптомы любовного недомогания. Вопреки здравому рассудку она вдруг решила, что Радик от нее без ума. Два раза он уступил ей место в столовой, когда Лере не хватило стула, один раз галантно открыл перед ее носом дверь в кабинет физики и прилюдно в коридоре поднял для нее оброненную тетрадь.
Когда он входил в класс, Лера ощущала легкое покалывание в затылке. Трепетно дрожали пальцы, и сердце срывалось с насиженного места, подкатывало к горлу, не давало вздохнуть. Что могло быть хуже – влюбиться в самого симпатичного парня. Оказалось, могло…
В концертной программе осеннего бала Лера выступала дважды. Один раз прочла болдинское стихотворение Пушкина, второй – спела в хоре. Закулисная суета никак не давала ей пробраться к единственной прорехе в пыльной шторе, чтобы удостовериться – пришел ли Радик на бал. Три дня она планировала, как обойти соперниц в любовном забеге и первой пригласить Островского на белый танец.
Весь вечер Лера простояла у дверей в актовый зал, подпирая стену. Боялась пропустить его приход, отказывала всем, кто приглашал на медленный танец, ждала, а он не шел. Лишь на следующий день, в субботу, ближе к обеду позвонила Оксана и сообщила страшную новость – Радик застрелился…
Школа под номером тридцать шесть изначально была непростой. Стены ее из точеного кирпича, воздвигнутые при царе Александре, еще хранили память о давней эпохе, юных гимназистках и строгих классных дамах, чей высокий голос отдавался эхом под коридорными сводами. Престиж школы заключался больше в ее расположении в центральной части города, чем в успешном преподавании и наклонности к английскому языку. Здание крайисполкома, как надежный оплот будущего коммунизма, возвышалось напротив, через сквер с фонтаном. Возможно, престиж был и в этом немало важном соседстве.
Желающие просто так попасть в школу не могли. Школ с английским уклоном в городе было достаточно, а со столетней историей – одна. Дети в ней учились разные, но директриса предпочитала принимать отпрысков родителей уважаемых, при должности, желательно в погонах. И в девятом «А» собралось приличное общество из руководящих, партийных и торговых шишек. Врачей, как Лерочкины родители, было
Класс разделился. Кто-то симпатизировал Аллочке Палей, обвинял погибшего одноклассника в лишней назойливости. Кто-то стоял за Радика и в его смерти винил Аллу. Но никто не сомневался в ее причастности к трагическому происшествию.
О том, что Палей за неделю до бала перевелась в другую школу, знали только те, кто подписывал документы о переводе. Знали еще Аллочкины родители. Больше никто. Радик каким-то образом узнал намного больше, чем ему полагалось знать. Алла ушла из школы, чтобы сохранить беременность от своего десятиклассника. Такого удара Островский не пережил.
Две недели ребят водили на допросы в районное отделение милиции. Следствие ничего не дало – чистой воды самоубийство, без предсмертной записки, без родительского разговора по душам. Своими переживаниями Радик ни с кем не делился, даже с близкими друзьями. Одноклассников на его похороны не пустили, но те и не рвались, слишком огромным было потрясение. Все ходили подавленные. Уроки проводились в гнетущей тишине под аккомпанемент заунывного дождя. К окнам второго этажа тянулись обнаженные ветви платанов, словно скелеты мертвецов.
Школьное руководство два раза собирало девятые классы в актовом зале для беседы со старшими комсомольскими товарищами. Товарищи партийные сидели в почетных гостях, наблюдая за докладчиками со стороны, и какой-то председатель заводского парткома в конце разъяснительной работы вспомнил военную юность, трудное детство и зло мирового империализма. На классном собрании Елена Николаевна изо всех сил старалась выправить ситуацию, развернуть течение в правильном направлении. Доказывая глупость произошедшей смерти, классный руководитель совсем выбилась из сил, упустила нить повествования, но эффекта не добилась. Вместо химии ходили на фильм о современных Ромео и Джульетте, а девочки под партами читали повесть Щербаковой. Кто-то принес в школу «Юность», журнал зачитали до дыр.
О Римме Левченко никто не вспомнил. О ней всему классу сообщил участковый вместе с директором школы. На сороковой день после смерти Радика Островского Римма отравилась бытовым газом…
Контроль над старшеклассниками удвоился, родители забегали в школу, задежурили на переменах и уроках, вызывая у собственных детей волну протеста. Обстановка угнетала напряженностью. Больше всех хотелось выговориться девочкам. В пятницу после уроков Оксана предложила пойти к ней домой, чтобы самим во всем разобраться.
Жила она в двух кварталах от школы, на улице Мира в «опереточном доме» над магазином «Электрон». Шли пешком по снежной слякоти, осенними туфлями месили ледяной кисель. Погода так стремительно менялась, что за сезоном не поспевали, в начале декабря еще по-осеннему носили куртки и легкую обувь.
Девочки пошли все, еле-еле разместились в Оксаниной комнате, как воробышки сидели на диване в ряд, а кому места не хватило, нанесли из кухни табуреток. Из мальчиков был один Санька, верный паж и портфеленосец Таран, но держался он отстраненно, не шутил как всегда, мрачно смотрел под ноги, разглядывал ковровый орнамент. В обеденный перерыв, очень кстати, домой забежал брат Оксаны, узнал, по какому поводу сходка, принес им бутылку портвейна и белого вина.