Опасный возраст
Шрифт:
Для Веры Игнатьевны ложкой дегтя в сладкой бочке микстуры воссоединения двух семейств оказалась новость о Татьянином отце, о котором говорить вслух было непринято. Яков Гаврилович ушел из семьи в тот год, когда Таня окончила школу и поступила на первый курс института. Другая женщина, более утонченная и возвышенная, коварно овладела его сердцем. Квартиру в двухэтажном доме на шесть хозяев по улице Онежской Яков Гаврилович оставил жене и дочери. Квартирка была настолько жалкой и дрянной, что разделу не поддавалась. Две комнатенки с невысокими потолками, с вечными сквозняками и голубой от купороса ванной еще долго хранили деяния его умелых рук.
За последние
Сама Евгения Михайловна о супруге хранила гробовое молчание, а если кто спрашивал, говорила – умер, и все считали Татьяну Яковлевну наполовину сиротой. Этой же версии придерживалась и Вера Игнатьевна, когда выстраивала династическую линию для будущих внуков.
Скорая беременность оказалась для Танечки совершенной неожиданностью. Конечно, о ребенке она думала, но и предположить не могла, что зачатие произойдет в первую брачную ночь. Одна Вера Игнатьевна не сомневалась в дате. Накануне свадьбы ей приснился сон, что родится у них девочка – хорошенькая, здоровенькая, с белокурыми волосами, хотя у обоих родителей волосы были темно-каштановыми. Сон Вера Игнатьевна записала в отрывном календаре, запись хранила и предъявила в доказательство, когда Таня призналась в беременности. Было чему удивляться.
В тридцать четыре первые роды отягощались таким длинным списком патологий, что вероятность заполучить благополучного ребеночка уменьшалась с каждым днем. Несмотря на резкое ухудшение материнского здоровья, не считая анемию второй степени, пиелонефрита и трех раскрошенных на куски зубов от недостатка кальция, плод в материнском животе развивался по плану, при аускультации четко прослушивались сердечные тоны и биение брюшной аорты. По своим больничным связям Вера Игнатьевна отыскала для невестки лучшего во всем городе акушера-гинеколога, заранее удобрила почву и ждала всходов.
Лерочка родилась абсолютно здоровой.
Имя ей дали красивое, редкое – Валерия. Но краткость возобладала над красотой. Лерой прозвал ее дед Павел, а за ним и остальные быстро привыкли к производной, позабыв о благородстве и силе византийского происхождения. В день выписки, когда Дмитрий Павлович не без гордости принес туго спеленатый конверт с новорожденной, Евгения Михайловна к ужасу Веры Игнатьевны разложила на обеденном столе прабабкину шубу, подбитую темно-коричневым атласом, латанную на рукавах, изъеденную молью, хранимую сорок лет в пыльном шкафу ради такого случая. Лерочку возложили на примятый мех голенькой попкой, чтобы жизнь у нее сложилась здоровая, счастливая, денежная. Мягкость енотовой шубы новорожденная оценила по заслугам, напрудила теплым ручейком.
Вся родня склонилась над светлой головкой, над заметной впадинкой родничка. Чудесная девочка! Пальчиками крепко схватила бабушку за мизинец. Не иначе будущий хирург! С первого дня в голову Веры Игнатьевны втемяшилась эта навязчивая мысль…
В невестке она не разочаровалась. Татьяна Яковлевна уверенно приняла из стареющих рук бразды правления семейным бытом. Декретный отпуск, отмеренный ей государством в один год, она рационально разделила между ребенком и мужем. У Дмитрия Павловича давно пылился в столе неплохой материал для диссертации, подтвержденный многолетней практикой частных случаев, которые предстояло рассортировать и упорядочить, – трудоемкое занятие, отбивающее всякую охоту к творческому процессу. Но Татьяна убедила мужа завершить начатое. Бессонными ночами она сидела над архивными выписками из болезней, трудилась над редактурой, переписывала черновики набело, и ее усердию завидовал даже Дмитрий Павлович, сладко засыпающий под колыбельную на пронумерованных листках будущей диссертации.
К тому моменту, когда Лера самостоятельно зашагала в ясельную группу, Дмитрий Павлович сдал в переплет законченный труд, в урологическом бюллетене шумно прошла его статья о новом хирургическом методе, а Татьяна Яковлевна уже подталкивала мужа к научному реферату для столичного журнала. Ее знакомства благодаря ежегодным московским стоматологическим конференциям выходили на международный уровень. Сама Татьяна Яковлевна после декретного отпуска получила место заведующей отделением лицевой хирургии и для мужа, застрявшего в урологии городской больницы хоть и с волшебными руками, но обыкновенным хирургом, хотела большего.
Дмитрия Павловича ждала столица, так думала Татьяна Яковлевна. В провинциальном городке краевого масштаба делать ему было нечего, разве что обучать новое поколение, но такой профессорский труд годился для седого, утомленного подагрой эскулапа, а доктору Шагаеву не было и сорока. Ее желания поддержала и свекровь, всей душой желающая видеть сына на вершине медицинской славы.
Обе они просчитались. Получив кандидатскую степень, Дмитрий Павлович продолжил любимую работу, но уже в качестве заведующего урологией. Бумажная волокита ему не нравилась, в кабинете не сиделось, медсестры привыкли к его частым набегам в палату интенсивной терапии, где в углу, огороженном ширмой, заведующий подолгу изучал истории болезней. Очередь к доктору Шагаеву на операцию увеличивалась с каждым годом. Два раза в месяц Дмитрия Павловича зазывали в краевую клиническую больницу для консультации особо сложных случаев. Отказать он не мог.
К тому моменту, когда Лера стала задумываться о выборе своего предназначения, она точно знала, что отец ее специалист первоклассный, переплюнуть его некому, хотя многие завистники старались подпортить Дмитрию Павловичу и репутацию, и характеристику. Продолжить его дело Лера категорически отказалась, когда детально узнала о предмете урологической терапии. К стоматологии у Леры тоже имелось предвзятое отношение. Чужие зубы ее не прельщали. Когда по осени с классом она ходила на медосмотр в зубодралку, тошнотворный запах сверления гнилых зубов кишки выворачивал наизнанку.
Родители оставили дочь в покое, но больше всех на продолжении династии настаивала Вера Игнатьевна. Особенно после того неприятного случая, когда открылся факт непричастности Евгении Михайловны к священным стопам Панацеи. С первого дня знакомства Вера Игнатьевна находилась в заблуждении, и всему виной была Евгения Михайловна, которая своим местом работы назвала районную поликлинику неподалеку от дома и застенчиво умолчала о должности уборщицы, не имеющей никакого отношения к штату медсестер. Проговорилась она случайно, когда жаловалась Вере Игнатьевне на боль в суставах, на вздутые вены и отекшие ноги, напоминавшие слоновьи.