Опавшие листья
Шрифт:
— Ты прав, — вдруг поднимая голову, сказал Михаил Павлович. Жесткая хмельная улыбка глядела из-под мокрых усов. — Ты прав, но ни ты, никто из вас не годны для работы… Ты кто? Ты такой же профессор, как я!.. И ты, как я, будешь приходить каждый день в аудиторию и говорить все теми же и теми же словами. "Прошлый раз, господа, мы разобрали причины, препятствующие развитию скотоводства на севере Европейской России, теперь мы обратимся к цифровым данным"… Да, да, сегодня, как в прошлом году, как двадцать лет тому назад… Федя… Федя… сапожником будет… Черт его знает кем… Надо его в ремесленную школу отдать… Лиза… Ну, Лиза хорошенькая, и, если умна будет, может на содержание
— Михаил Павлович! Опомнись! — нервно воскликнула Варвара Сергеевна. — Тут дети. Они не должны и слов таких знать.
— Э, матушка! Побольше нас с тобой знают. Что же, по-твоему, это нечестно, недобродетельно?
— Оставь, Михаил Павлович.
— Я тебя, матушка, спрашиваю, — возвышая голос до крика, сказал Михаил Павлович, — это нечестный хлеб?.. Мария Магдалина… Христос осудил ее? И поверь, матушка, наши клубные мушкетерки получше будут всех ваших барынь… Растишь дочерей, а о том думала, мать моя, что с ними делать? Замуж не выдашь. Не те времена. Где же конкуренцию выдержать с клубными гетерами. Туда идет все красивое… А Липочка… Что же ей фельдшерицей быть?.. Клистиры мужикам ставить?
— Михаил Павлович!
— Пусть привыкают… Ты, Ипполит, говорил: народ! Народу?.. Что ему нужно? Черт его знает что! Вас тут сидит пять человек молодежи, что вы ему дадите? Его надо тащить из грязи, как вы потащите? Э, черт! Климат ему переделать надо, избы каменные построить, как у немцев… Можешь?.. Можешь?.. Черт!.. Учителя… Фельдшерицы… мущинки… обстригутся и в народ лезут, потому лишь, что уроды… Были бы красивы — замуж пошли или на содержание… Вздор… Вы… Ты, Ипполит!.. Вы все никчемные люди, продукт вырождения сословия. Тут вы не нужны, а там вас не примут потому, что народ сильнее, здоровее, да и умнее и по-своему образованнее вас!..
— Успенский, Златовратский… — начал было Ипполит, но Михаил Павлович перебил его:
— Не тычь мне именами! К черту!.. Я давно ничего не читаю. Ничего, кроме "Нового Времени" и "Правительственного Вестника"… понял? Я чиновник… И это вы, — вставая со стула, кричал Михаил Павлович, — вы и ты, матушка, нарожавшая их мне, виноваты, что я чиновник… рыцарь двадцатого числа, ничего не знающий, кроме своих идиотских лекций… И если топлю в вине свои мысли — вы виноваты… Может быть, и я мечтал, как вы, о народе, о славе, о подвиге… и — вы… к черту, к черту!..
Михаил Павлович вышел из столовой, прошел тяжелыми шагами к кабинету, и было слышно, как он хлопнул за собою дверью.
— Это черт знает что такое! — вставая сказал Ипполит и пошел к себе.
Варвара Сергеевна плакала. Федя обнимал ее за шею и говорил: — Милая, милая мама, прости, прости нас!
Девочки истерично смеялись, и странно блестели глаза у Лизы.
Тетя Катя прибирала с mademoiselle Suzanne со стола. Она недовольно фыркала и ворчала:
— Старый пьяница… Папаша… Хорош отец!.. А эти дуры и рады! Кобылы!..
Нехорошо становится в семействе Кусковых.
XV
На Масленой на Царицыном лугу были устроены балаганы. Танечка, сестра Фени, та самая горничная, что осенью соблазняла Федю гусарским мундиром, играла в самом большом балагане N 1 Малафеева — царевну. Она забежала к сестре, вызвала на кухню Федю и сказала:
— Непременно, барин, побывайте в балагане, посмотрите, настоящая я артистка, заправдашняя, или не стоит мараться. На репетиции газетчик один был, говорил, что очень хороша. А костюмчик: одно загляденье. Голубой атлас с позументом: прямо Россия, да и только.
Места в балаганах были от рубля до гривенника. Тетя Лени дала Феде два рубля на балаганы, и ему хотелось обойти их все, послушать деда и накупить на лотках халвы, орехов и рахат-лукума. Все это можно было сделать, если побывать во вторых и третьих местах по 20 и 40 копеек, но ему хотелось хорошенько посмотреть Танечку, и он решил не смотреть "завоевание Америки", но зато взять у Малафеева первое место.
Уже от Симеоновского моста набережная Фонтанки, Кленовая аллея и Садовая были полны народом. В толпе дудели свистульки, играли на гармонике, слышались пьяные возгласы и пение. Посередине улицы на гнедых, круто подобранных на мундштуках лошадях разъезжали конные жандармы в маленьких алых шапочках, отороченных черным каракулем, с белыми волосяными султанами.
С Марсова поля неслись музыка и глухие удары пушечной пальбы, изображаемой в балаганах. Большие деревянные сараи без окон, с широкими дверями и наружными лестницами тянулись вдоль Летнего сада. Подле был проложен тротуар из свежих досок, посыпанных песком. Он был затоптан снегом.
В первый балаган крикливо звала яркая большая, грубо намалеванная вывеска, изображавшая витязя на белом коне и перед ним старик в рубище. "Театр N 1 — Малафеева. Песнь о вещем Олеге" — стояло на вывеске.
За первым рядом балаганов волновалось черное море народной толпы. И как блестки солнца на волнах, горели в нем медные каски солдат кавалергардов, конногвардейцев, кирасир и павловцев, как живые цветы колыхались султаны улан и алые, синие и малиновые верхи казачьих бараньих папах. Там стояли небольшие постройки с балконами и крышами с коньками, украшенными пестрой резьбой, кумачом и лентами. На балконах, над гогочущей толпою, похаживали деды с большими волнистыми бородами из пакли, с длинными усами и кустистыми лохматыми бровями, постукивали палкой по перилам и хриплыми голосами отпускали дешевые шутки в толпу или плясали с появлявшейся из-за алой занавески козою.
Гремели барабаны, выли трубы, играла гармоника, свистели дудки и жестко, на морозе, раздавались выкрики деда.
Тут же, внизу, в полутемных сараях, за длинными столами сидели и ели блины. Оттуда то и дело выскакивала толстая баба и кричала звонким голосом:
— А вот блины! С пылу, с жару, пятачок за пару!
Сквозь толпу шел сбитенщик и нес на животе закутанный холстами громадный чайник, окруженный стаканами, и кричал:
— Кипяток! Сбитенек! Освежись, честной народ! Ярко в бледном синем небе, над черной толпой, горела гирлянда красных и лиловых воздушных шаров и тихо колыхался над нею громадный красный шар. Свистела у продавца свистулька, приглашая купить надувной шарик из белой резины с намалеванной забавной рожей. Тут же расставили торговцы лотки с черными мочеными дулями (грушами), сушеными вишнями и черносливом. Был у них еще и маленький бочонок с коричневым соком и тяжелые толстые граненые стеклянные рюмки. Под парусиновым навесом торговали горячими сайками, аппетитно уложенными на белом холсте. Над дощатой палаткой было написано: "Горячие берлинские пышки".
В гомоне толпы, среди всплесков короткого смеха, выкриков торговцев, музыки, треска выстрелов у стрельбищ, выделялись отдельные голоса.
— Ах, ну!.. Вот… Уложил!.. Ей-богу, братцы, уложил!..
— Да-а, растянул земляка!.. Эт-то подвел мину, равно как под турецкий пароход…
— Ну, дед!.. Одно слово: масляный дед!.. А коза к ему так и подъезжает… да не очистилось видно.
— Говорит: законная жона ему… это коза-то.
— Скажут тоже!.. Срамники!