Опер печального образа
Шрифт:
А потом, когда куплю уже, полистаю денек, и на полку. Еще обожаю книги переставлять, как-нибудь на новый лад. Например, по географическому или историческому признаку, по жанрам, взаимовлияниям. Сижу себе в тишине, переставляю тома с сухой тряпочкой в руках. На каких-то авторах задерживаюсь, листаю, размышляю. Библиотека большая, про многие книги забываю, а тут их словно заново приобретаю, радуюсь, удивляюсь. За библиографическими редкостями, правда, я не гонюсь.
– Теперь будем знать, что дарить вам на день рождения, – сказал Санчук.
– Тут ты, Санчо, заблуждаешься, – возразил Корнилов, слезая со стула-стремянки. – Вряд ли мы сможем найти хорошую книгу, которой еще нет в этой библиотеке.
– Что вы! – воскликнул Кудинов. – Еще так далеко до успокоения. Вот, например, Япония. В один из вечеров обнаружил, что Страна Восходящего Солнца почти у меня не представлена. Вот и подкупил немного. А таких белых пятен в моей библиотеке очень много.
– А волчью шкуру вам подарили подчиненные? – спросил Санчук.
– Вот, Коля, и не угадал, – обрадовался Кудинов. – Сам подстрелил, там же, на Кавказе. Там, вообще-то, волки не очень большие, в наших лесах они здоровее. Но этот волк ничего себе, вожак, может. Или из наших краев забрел? Это все сувениры с Кавказа. Память, так сказать…
– Философ Ницше писал: «Идешь к женщине? Возьми с собой плетку!» – сказал с пафосом Санчук, указывая на висевшую на волчьей шкуре плетку.
Коле Санчуку давно хотелось изречь какую-нибудь мудрость, но не народную, а книжную, то есть, по теме. А тут так здорово получилось, словно меткая подпись под иллюстрацией.
– Сколько встречаю людей, никогда не читавших Ницше или ни черта в нем не разобравших, так все почему-то вспоминают именно эти слова из «Заратустры», – вдруг резко заговорил Михаил. – Сколько таких эрудитов! Тургенев – «Му-Му», Толстой – Каренина под паровозом, Репин – картина «Не ждали», Ницше – «Возьми плетку для женщин!» Санчо, со словами надо быть таким же осторожным, как с табельным оружием…
– А что я такого сказал? – обиделся Санчо. – Разве это не Ницше написал?
– Ницше, Ницше, – успокоил его Кудинов. – Я вот Коле, пожалуй, подарю «Так говорил Заратустра». У меня он в нескольких вариантах.
– Товарищ подполковник, – предупредил его Михаил, – не мечите перед кое-кем бисер. Он и трех страниц не одолеет…
– Одолею! – закричал Санчук. – Вот увидишь, одолею. Если ты хочешь знать, Корнилов, я даже Морьентеса читал и все понял. Ты сам вот Морьентеса читал?
– Какого Морьентеса? – Михаил посмотрел на Кудинова, но Валентин Петрович недоуменно пожал плечами. Такого автора он тоже не мог припомнить.
– Погодите! Не спорьте, – остановил он гостей. – Сейчас справимся в Литературной энциклопедии, благо она у меня внизу, среди справочной литературы. Моррисон, Моруа… Что-то я не нахожу ничего похожего… Это кто-то из современных испанцев? Я с ними плохо знаком, вернее, вообще…
– Вообще-то, я это имя где-то слышал, – сказал Корнилов, – причем, по телевизору…
– Нет, он давно жил, наверное, в семнадцатом или даже шестнадцатом веке, – сказал гордый своими познаниями Санчук, сумевший посрамить не только двух книголюбов, но и Литературную энциклопедию. – Жена с работы принесла. Говорит, так здорово пишет, что все понятно. Смотришь в оглавление: «Про женщин», читаешь умное про женщин. «Про глупость» – читаешь мудрые мысли про глупость. Я, например, все понял очень хорошо. Знаменитый такой философ, лысый, в кружевном воротничке.
– Постой, Коля, постой, – задумался Кудинов. – Как книга-то называлась, не помнишь?
– Отлично помню. Морьентес «Опыты»…
– Монтень! – вскричали одновременно и Кудинов, и Корнилов.
– Морьентес – это футболист такой, – добавил Михаил, хватаясь за книжный стеллаж, чтобы не упасть от смеха. – Вспомнил, он за «Барселону» играет. Монтень, это старшему лейтенанту Санчуку для повышения культурного уровня, был французом.
Валентин Петрович схватился за горло, пытаясь сдержать клокотавший там хохот, причинявший его гландам сильную боль. В этот момент дверь в комнату открылась, и в потоке евро-света появилась невысокая, полная женщина с темными волосами, коротко остриженными, с яркими, но не очень приятными чертами лица. Была она в черном кожаном пиджаке и короткой кожаной юбке, сильно растянутой по горизонтали.
– Это что такое?! – крикнула она вместо приветствия. – Марш в постель! Осложнения захотел? Этим-то хохотунам только того и надо. Заболевший начальник – второй отпуск…
– Надо это запомнить, – прошептал Санчо, собиратель пословиц и поговорок.
– Ася, я только ребятам открыл и библиотеку показал, – совсем осипшим голосом оправдывался Кудинов.
– Тебе сейчас только книжной пылью и дышать, – напор Кудиновой не ослабевал. – Быстро на диван, накрыться пледом, лежать, слушать новости с работы и молчать…
Три милиционера понуро поплелись в одну из комнат, как застуканные за курением первоклассники. Там Валентин Петрович принял позу поэта Некрасова на картине «Последние песни». Теперь вид у него был не только домашний, но и жалкий. Пока он управлялся с одеялом, Санчук тихо, но строго сказал Михаилу:
– Тургенев – не только «Му-Му», а еще и «Ася».
– Докладывайте, – не приказал, а попросил одомашненный начальник.
Корнилов и Санчук продолжили спор, начатый на улице, но более обстоятельно, изредка прерываясь на выслушивание замечаний Кудинова. Но не дошли они еще и до визита Корнилова в еженедельник «Арлекин», как из соседней комнаты донеслась рекламная какофония включенного телевизора, которую покрыл строгий голос Аси Марковны:
– Валико, подойди ко мне на пару слов.
Валентин Петрович вскочил с кровати и поспешил на голос жены, пасуя самому себе шлепанцы, чтобы попасть в них на ходу. Корнилов с Санчуком переглянулись, и это общее недоумение их слегка примирило. Когда Кудинов опять принял некрасовскую позу, они уже позабыли свои философские разногласия на почве Ницше и Монтеня. Докладчикам пришлось несколько вернуться назад, чтобы восстановить последовательность событий. Но не прошло и пяти минут, как раздался тот же голос:
– Валико, принеси мне, пожалуйста, чайку крепенького и парочку твоих пирожков с сыром.
Опять напарники наблюдали быстрый старт их начальника, несмотря на упор в мягкие подушки вместо жестких легкоатлетических колодок. На лбу Валентина Петровича выступила легкая испарина, дыхание заметно участилось.
– Может, это специально так, – прошептал Санчук, – чтобы лучше пропотеть?
– Не знаю, – отозвался Михаил, – но, кажется мне, что та плетка на стене – не Валентина Петровича.
– А, может, она как раз «его», но в другом смысле, – предположил Коля. – Асе Марковне очень идет черная кожаная одежда. Немного даже стройнит…