Опер печального образа
Шрифт:
– Что это ты делала в бандитском гнезде? – поинтересовался супруг.
– Интервью брала у преподавателя ПТУ, – ответила Аня. – Вот, между прочим, это самое ПТУ. Справа будут пятиэтажки, а Озерная улица слева. Вон там…
– Там еще и дома деревянные, с садами и огородами, – заворчал Санчук. – Этого нам только не хватало. Надо было местных ребят подключить. У меня тут, между прочим, приятель начальником угро работает. Звал меня к себе. Обещал с жильем помочь, сейчас бы со своей картошкой был. Ползай тут по пересеченной местности. Интересно, а картошку они уже выкопали?
– Сейчас ты это узнаешь наверняка собственным комбайном, – пообещал ему добрый Корнилов.
Машины оставили около ПТУ. Аню Корнилов хотел оставить в «фольксвагене».
– Если хочешь, на турнике повиси, – сказал он жене, показывая на спортивную площадку училища. – По стадиону побегай, но к нам чтобы и близко не подходила.
Омоновцы толпились еще около автобуса, а Корнилов с Санчуком пошли вперед.
Довольно оживленная трасса плавно изгибалась между домами и деревьями. С противоположной стороны от нее, как от хребта, отходили ребра небольших зеленых улиц. Одна из них называлась Озерной.
Когда группа толстых от обмундирования людей пришла в движение, Аня подошла к их командиру.
– Сережа, огороды выходят на две параллельные улицы. С той стороны речка Лубья, за ней лес. Где-то в той стороне большевики поэта Гумилева расстреляли… Я пойду с вами? Покажу…
– Аня, нам сейчас не до экскурсий. Если с тобой что случится, Корнилов меня застрелит рядом с твоим Гумилевым. Посиди лучше здесь, мы скоро… Где, говоришь, речка Лубянка?..
Опять Анин вагон заскрипел и замер на полпути. К тому же она осталась в вагоне совершенно одна. Только водитель автобуса Анатолий Иванович еще шевелился в кресле, устраиваясь поудобнее, чтобы полчасика подремать.
По обочине дороги шли какие-то девчонки с рюкзаками, за ними старушка с тележкой. Если им можно идти в сторону Озерной, то почему она должна сидеть здесь, словно прикованная наручниками? Аня посмотрела на Анатолия Ивановича, удивилась его способности мгновенно отходить ко сну и не спеша пошла вслед за сгорбленной старушкой, слушая, как скрипит под колесами ее тележки сухой песок.
Даже свернув на Озерную, омоновцев она не увидела. Как шустро эти увальни растворились среди деревьев и кустарников! Если бы сзади по трассе не проносились один за другим автомобили, и сквозь листву кое-где не виднелись вторые этажи и крыши дорогих коттеджей, здесь все было бы, как в родном Анином поселке. Голубое небо с тревожными накануне перелета стаями птиц, ниже – кроны берез и елей, еще ниже – крыши с кирпичными трубами, ветви рябин, кленов. Кусты смородины, крыжовника, садовая скамейка, лопата, воткнутая в грядку, трава, сорняки, выцветшая и пожухлая ботва, а ниже – канавы.
Аня не заметила, как вышла к шестому дому, вернее, к калитке с металлическим почтовым ящиком, на котором была намалевана краской большая запятая, но только вверх хвостиком. От калитки к дому вела тропинка из утопленных в землю облицовочных плиток. Ближе к дому, за грядками, отцветали оранжевым какие-то поздние цветы. Увидев цветы, Аня почему-то успокоилась. Да и сам деревянный домик был ей близок какой-то знакомой с детства неухоженностью, облупленностью, покосившейся дверью, половичком на веревке, треснувшим стеклом в прихожей.
Как раз за этим окошком мелькнуло темное пятно, дверь со скрипом отворилась, и на крыльцо вышел темноволосый, всклокоченный мужчина с заспанным лицом. Он чихнул голосисто, высморкался на цветочную клумбу и посмотрел на Аню.
– Опаньки! Какие у нас тут ходят! – сказал он одобрительно. – Куда идешь, красавица? Кого ищешь?
– Колю Гумилева, – ляпнула неожиданно для самой себя Аня.
Мужчина задумался. Аня увидела, как он почесал лохматую голову трехпалой рукой.
– Такого не знаю. Может, Толю Хмелева? Так он сейчас далеко отсюда кантуется. А ты заворачивай сюда, разберемся.
Аня остановилась в нерешительности. Надо было что-то говорить, что-то делать, а она совершенно не представляла, где сейчас находятся Михаил с Колей и омоновцы. Трехпалая рука ясно указывала, что она пришла по адресу, а вот за своих мужчин она была не уверена. Какой сложный маневр они сейчас совершали? Может, Лубью форсировали с тыла? Хорошо было бы сейчас пошутить, затеять пустой разговор, но в голове вертелись совершенно некстати Николай Гумилев и его жена Анна Ахматова.
– Прыгай сюда, коза, – подмигнул трехпалый. – Помнишь мультик? «Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро…»
Неужели они смотрят те же мультфильмы, что и мы? Может, у них просто телевизоры с искаженным цветом, с преобладанием красного? Красный Винни-Пух, красный Пятачок, красный шарик…
– А вы один? – задала Аня почти профессиональный вопрос. – Или вас много?
Трехпалый понял, что разговор принял, наконец, нужное направление, осмотрелся, сдернул зачем-то с веревки половичок и швырнул его на землю, потом наклонился и сорвал оранжевый цветок с нестойким стеблем. У кого в руках цветы, тот плохого совершить не может?
– Ты не боись, красавица, – заржал трехпалый, – это у нас только цветочки такие. А ягодки в самый раз, тебе понравятся.
В этот момент еще одна фигура показалась на крыльце. Хотя второй парень был в одних трусах, не узнать его даже с Аниной близорукостью было невозможно. Белесая челочка, круглые глазки, черные, словно волчьи ягоды, толстые щеки.
– Дверь закрывать не надо, что ли? – проворчала заспанная «челочка», недовольно ворочая маленькими глазками.
– У нас тут праздник наклевывается, – отозвался трехпалый. – Ты посмотри, брательник, какая к нам птичка залетела.
– Это не птичка, – совершенно спокойно ответил ему парень, – это тот самый жареный петух. Ты сам не видишь, что это она?
Трехпалый смотрел теперь на Аню, перебирая в руке поникший оранжевый цветочек, как холодное оружие.
– Здравствуйте, уроды, – сказала Аня спокойно, хотя внутри у нее все дрожало. – Как говорится, с вещами на выход, Расстегай, и ты, Ватрушка. И не надо лохматить Ахматову…
– Кто Ватрушка? – грозно спросил парень с челочкой, но ответа не дождался.
Из-за дома, из смородиновых кустов, из канав, сминая крыжовник, опрокидывая забор, срывая провисшие бельевые веревки, неслись локомотивы-омоновцы. Расстегай и его напарник заметались, словно на рельсах туннеля, но было уже поздно. Их жестко смяли, почти втоптали в землю, в ботву, попутно воткнув в них для верности пару увесистых кулаков и ботинок. Корнилов и Санчук появились из-за угла, как два ведущих праздничного концерта ко Дню милиции.