Операция №6
Шрифт:
Тем временем Найда вынул из дорожного мешка тонкую и длинную веревку и, приспосабливая петлю, поглядывал вверх, выбирая сук покрепче.
Наблюдая за этой сценой, Кравчук с удивлением подметил: Кирьяков не проронил ни одного слова, не сделал ни одного движения, словно происходящее абсолютно его не касалось.
Заметила это и Вера, но девушка по-своему понимала причину такого молчания: что мог сказать этот человек, этот предатель в свое оправдание? Ничего, ни одного слова! Защищаться? Чем? Все, что ни сказал бы он, было бы для него обвинительным актом.
Но Остап Кравчук думал иначе: «По всей видимости, у этого человека было что-то более страшное, чем предательство. Он сделал что-то несравненно худшее, о чем партизаны, видимо, еще и не подозревали».
Все это следовало непременно выяснить. И не здесь, в этом импровизированном судилище, где на скорую руку производится следствие и где заранее известен приговор. Нет, это скорее было похоже на поспешную расправу, чем на подлинный народный партизанский суд.
— Раз вы уже поручили мне и моим товарищам — десантникам быть судьями над предателем, — заговорил лейтенант, обращаясь к партизанам, — то вот наше слово: этого человека надо судить, но судить по всем правилам, согласно советским законам, партизанским судом, чтоб приговор был общим и чтоб вся деятельность преступника была выяснена до конца.
— Да, нам нэ нравится такой поспешный суд, — заволновался Гапаридзе и, как всегда от волнения, заговорил с сильным акцентом… — Я нэ могу принимать участия в таком суде. Это бэзотвэтственно…
Звягинцев добавил:
— А почему бы нам, товарищи, не отвести преступника в партизанский лагерь? Мало ведь судить человека и вынести приговор — надо преступника, прежде всего, допросить. А здесь я не вижу ни допроса, ни ответов подсудимого, а слышу только обвинение. Это— односторонне, товарищи…
— Мы не можем тащить его в лагерь, — со злостью проговорил Найда. — У нас и так сил нет, чтобы доставить раненых. А что касается правомочия суда в данном составе, то он достаточно правомочен. Нас девять человек в здравом уме и твердой памяти. Теперь же война и нет нам времени затягивать все процедуры… Выслушаем последнее слово подсудимого — и точка! Эй, ты! — обернулся он к Кирьякову. — Выкладывай свое, да покороче!..
Кирьяков и сейчас не произнес ни слова.
Тем временем Найда нашел то, что искал: крепкий обломок сука на березе, выступающий вперед и похожий на балку. Измерив на глаз расстояние от сучка до земли, он закинул веревку и принялся ее закреплять.
Кравчук категорически воспротивился такому скороспелому судилищу.
— Вот что, товарищи, — заявил он. — Поскольку я командир отряда, я самым решительным образом приказываю: пленного доставить в партизанский лагерь! Приказ обсуждению не подлежит. Все!
Найда был недоволен приказом, но приказ командира — закон для подчиненного. Сила его нерушима. Он покорился, но заворчал про себя, отойдя в сторону:
— Вот возьмут немцы и застукают нас здесь, пока мы будем цацкаться с этим хоревым наймитом… Уж они-то не станут искать, что законно, а что незаконно…
Но лейтенант Кравчук услышал эти слова.
— Вот потому-то, товарищ Найда, мы и должны действовать по законам, раз гитлеровцы попирают элементарные человеческие законы, — сдержанно ответил он. — Кроме того, делаю вам замечание, товарищ Найда: приказ не обсуждается, приказ выполняется! Ясно?
— Ясно, товарищ лейтенант! — вытянувшись и приложив руку к шапке, ответил Найда.
Шагнув к дереву, он в ярости дернул за веревку, и сук с треском обломился.
Водворилась настороженная тишина.
А за сменой всех этих картин упорно, неотступно наблюдала пара немигающих глаз — зловещих, полных неугасимой лютой ненависти.
Но никто даже не подозревал об их присутствии.
И вдруг раздался призывный крик дикой утки. После короткой паузы вновь закрякала утка, и тогда Найда, приставив ладони ко рту, ответил тем же криком.
Это был условный сигнал: пришла помощь, запрошенная Звягинцевым из лагеря, и через несколько минут среди деревьев замелькали четыре человеческие фигуры.
Когда они приблизились, Кравчук удивленно вскрикнул:
— Товарищ майор?!
Да, это был майор Рогов, который счел необходимым обследовать место недавнего боя с батальоном войск СС, а также ознакомиться с местностью, где десантникам предстояло провести, быть может, не одну операцию.
— Здорово, Кравчук! — ответил Рогов, пожимая лейтенанту руку. — Поздравляю, товарищи, с блестяще проведенной операцией.
В это время взгляд его упал на связанного Кирьякова.
От удивления глаза Рогова стали большими и круглыми: в пленном он признал молодого дровосека.
Чернопятов не покидал землянки, надеясь, что рация, в конце концов, заговорит, а значит, и его опасения за судьбу «Днепра» рассеются.
Но рация попрежнему молчала, и у комиссара уже не оставалось сомнения в том, что партизанский разведчик провалился.
Надо было выручать парня. Как? Что для этого следовало предпринять?
В голове Чернопятова появлялись один за другим варианты плана освобождения партизана, но все они при зрелом размышлении отпадали как неосуществимые.
Следовало прежде всего учесть, что немцы, обрадовавшись поимке до этого неуловимого партизанского разведчика, будут стеречь его зорче зоркого.
Для полковника Качке «Днепр» казался существом весьма таинственным, его маскировка была настолько тщательной, что начальник гарнизона, несмотря на все принятые меры слежки, не имел никаких данных для подозрений кого бы то ни было из окружающих его лиц. Где он скрывался? Несомненно, где-то рядом, так как все самые секретные действия полковника Качке против партизан разлетались вдребезги потому, что о них каким-то непостижимым образом узнавал этот «Днепр».