Операция "Берег"
Шрифт:
…Сидел на корточках обессиленный Митька, смотрел…
Чистый расстрел… уже и видят поляки засевших в канаве беглецов, да поди попади в них, если одни макушки виднеются. А винтовка оттуда — бах! да бах! только затворы клацают. Бегут, ползут к лесу уцелевшие, уползает на карачках поляк в форме, фуражку потерял, не глядя за спину из револьвера шмаляет…
Собаки помешали всех охотников положить, захлебывались, к канаве рвались, одна повод из рук лежащего вырвала, метнулась, за ней вторая…. Пришлось Игнату винтовку бросить, из «нагана» бить. Семь пуль, а собаки упрямее людей — визжат,
Тиканула канавная засада к деревьям и дальше. Бежали налегке, хрипели, а за спиной в рощице ружье дуплетом бухало, даже не в пустошь вроде, а в небо со страху.
Наверное, уцелевшие поляки тогда к дороге драпанули, там где-то их телеги и брички должны были ждать. А может и нет. Но отцепилась погоня, решила, что умнее след утерять, да своих мертвецов собрать.
А через два дня беглецы вышли к границе.
Перешли на прусскую сторону без спешки, но с осторожностью. Особо плотной охрану с обеих сторон назвать было сложно — имелись вольные «окна».
— Теперь главное, чтоб германцы нас сходу не порешили. Выглядим мы… того… — вздохнул Чижов, оглядывая команду.
Заросшие беглые красноармейцы выглядели действительно дико. У Митьки еще ничего: хотя бы на морде ничего не росло — так, мутноватый мальчишка — то ли монастырский побирушка с патлами до плеч, то ли сирота-воришка, из приюта деру давший. С бойцами было хуже — на кинофабрике Ханжонкова разбойников-злодеев много приличнее гримировали — тут вообще злодеи злодейские. Пришлось устраиваться у лужи, волосья подравнивать и пятна на одежке застирывать. Все лишнее, естественно, схоронили: сабли польские, «наган» подхорунжего…. Бойцы и узнаваемое польское бельишко сбросили — запросто немцы могут проверить, тогда еще и в польские шпионы попадешь. Впрочем, в кальсонах и рубахах насекомых было столько же, сколько и тепла — не особо жаль расставаться.
— Тебя, Мить, уж особо проверять вряд ли будут, — сказал Чижов, оценивая младшего красноармейца. — Чуток поскоблили, сразу годика два сбросил. Так рискнешь?
— Спрашиваешь. И так мы всё побросали.
Офицерские часы и компактный «бульдог» Митька спрятал в кальсонах. Подшучивая, подвязали груз тесемкой, теперь не соскользнет. Может и не стоило рисковать, но кто его знает, как и чем умное слово «интернирование» от польского лагеря отличается. Иной раз хрен редьки не слаще.
— Вот еще — ножик. Это просто в карман положи, он малый, — Чижов протянул ножичек с костяной ручкой. — Помыл я его хорошо. Если и найдут, мы на тебя наорем — навроде ты сдуру ослушался.
— Если на револьвер наткнутся, так вы мне и тумаков крепко навешайте, — сказал Митька.
— Это уж как положено, не трясись, — заверил Игнат.
* * *
…— Они вложили шпаги в ножны, и плечом к плечу пошли к берегу. Там на волнах ждала-качалась шхуна. А может, и бриг. Без определенности, поскольку затуманено. Вот такой конец фильмы, — закончил Митрич.
Слушавший вроде бы внимательно лейтенант смотрел в узкое окно фольварка. Там, за темным стеклом, царила лишь довольно паршивая серая восточно-прусская ночь, без всяких шпаг и шхун. Наверное, сейчас об этом и скажет.
В комнатах-палатах выше по лестнице похохатывали легкораненые — там иные «фильмы» рассказывали, сугубо бытового и нравоучительного происхождения. Оно и вернее.
Митрич сидел на подоконнике, оперев ногу о костыль. Лейтенант стоял в удобной позе, привалившись плечом к стене — сказывался характер ранения. Наконец сказал:
— Хороший фильм. Даже не слышал про такой.
— Эге. Он же морально устаревший. Нынче про виконтов не модно.[9]
— Виконт того… действительно, зачем там виконт? Был бы простой солдат, вышло бы только достовернее.
— Раньше виконты были нарасхват. Каждый беспризорник мнил себя графским сыном. А то и вообще княжичем.
— Изжито. С беспризорщиной мы покончили, со шпагами тоже. Сейчас сам знаешь: «трехдюймовка» уже и за калибр не считается. Но я не об этом. Присочиняешь гладко, прямо на загляденье. Вот та сцена с маркизой…
— Годков то сколько прошло, подзабыл, как там у них в ленте вышло, — не стал отрицать Митрич. — Но суть примерно этакая.
— Красиво добавил, того не отнять. Слушай, где ты все-таки учился? Я не для анкеты, просто любопытно.
— Не поверишь, товарищ лейтенант, дворы да шляхи меня выучили. Погулять вдоволь довелось.
— Не хочешь говорить, не говори. Я просто к тому… — лейтенант осекся.
Во дворе фольварка прострекотала автоматная очередь, донесся тревожный крик часового: — Немцы!
На мгновение вокруг наступила полная, аж звенящая тишина: замолкло и в палатах, и внизу в большом зале, даже камин перестал щелкать. И снаружи было тихо. А потом разом понеслось: затопали ноги, побежали бойцы, заголосила санитарка теть-Аня, разорвала ночь перестрелка снаружи…
— Вот же хрень, а у меня личное оружие в палате! — возмутился Олег, выдергивая из кармана «парабеллум» — его предусмотрительный лейтенант таскал с собой, верно полагая, что трофею живо «ноги приделают». — Я туда!
У дверей обнаружилось, что Митрич ковыляет следом, костыльный его шаг был длинен.
— Ты куда?!
— С тобой. Ты же пукалкой поделишься. Здесь во взводе ружей с заячий хвост, и то уже расхватали. А где оборону моим разящим костылем укреплять, так это вообще без разницы.
— Ну, давай. Только без отставаний.
Перебежали двор. Свистнула пуля, но без особой точности. Видимо, немцев было немного. Основная пальба шла с обратной стороны фольварка, обращенной углом к дороге и речушке.
Навстречу выбегали легкораненые офицеры и перепуганный медперсонал. Все полуодетые, частью в белом-исподнем, частью в медицинском, с самыми ценными инструментами и склянками в руках.
— Ты куда, Терсков?
— Документы заберу, револьвер…
— Шустрее! В большом доме круговую оборону занимаем.