Операция «Цитадель»
Шрифт:
Это были особые встречи, особые часы, проведенные с мужчиной, с которым она согласна была провести всю оставшуюся жизнь. Правда, Скорцени не мог догадываться, что, чем дольше они с Фройнштаг были знакомы, тем воспоминания эти все больше отдалялись от греховных утех и все больше тяготели к воспоминаниям об их беседах.
Независимо от того, завершалась ли очередная встреча каким-либо конкретным заданием, или же обычным, до обидного сдержанным, прощанием Скорцени, – она всегда вспоминала потом, что и как именно он говорил, как отзывался, как наставлял ее и как отшучивался. Фройнштаг теперь
Именно так все и выглядело в эти минуты. И хотя с момента их любовных утех в Мюнхене прошло уже немало времени (в Будапешт они прибыли ранним утром и предаться библейскому греху еще не успели), Фройнштаг по-прежнему жила ими. Вот и сейчас она, сцену за сценой, прокручивала весь свой последний постельный спектакль до малейших подробностей: что он сказал, как возмутился, и как она безбожно зарывалась, пытаясь погасить на его нервах свою собственную ревность и неуверенность.
Фройнштаг немного смущало то, что приходилось вторгаться в любовную связь другой женщины. Еще не будучи знакомой с Юлишей, она уже чувствовала к ней какое-то расположение, возможно, вызванное обычной женской солидарностью. Фройнштаг не знала, как будет складывать знакомство с первой леди «первого наци» Венгрии. Но сам тот факт, что ей придется шпионить за секс-баронессой, уже вызывал у Лилии внутренний протест.
«В конце концов, все мы по жизни своей «секс-баронессы, – покаянно напомнила себе Фройнштаг. – Только одни превращают это в хорошо оплачиваемое ремесло, а другие довольствуются неблагодарной славой любительниц. К какой фаланге принадлежишь лично ты, – реши сама. Но учти: возможно, когда-нибудь и к тебе тоже подошлют некую девицу, которая обязана будет выяснить, что из себя представляет „эта любовница Скорцени”».
Лилия поежилась и приподняла ворот плаща. Холодное слякотное предвечерье настаивалось на густом, пронизывающем до костей дунайском тумане.
Машину, сворачивающую к отелю, Лилия заметила в минуты, когда теплый салон ее уже способен был показаться райским убежищем.
– Прошу прощения, фрау Вольф, – выскочил из него Гольвег. – Пять минут, на которые мы опоздали, вам придется списать на бестолковых будапештских полицейских, которые считают, что с наступлением сумерек всякая автомобильная жизнь на вверенных им улицах должна прекращаться.
– Если я опоздаю на встречу, вам то же самое оправдание придется повторить в присутствии Скорцени, – предупредила Лилия, садясь рядом с водителем. – Он будет «рад» довольствоваться столь вескими доводами.
– Надеюсь, до этого дело не дойдет. У нас первоклассный водитель.
– Этот? – кивнула Фройнштаг в сторону худощавого парня, почему-то судорожно вцепившегося в руль, словно боялся, что его вышвырнут из машины.
– Вот именно. – Фройнштаг готова была поклясться, что имеет дело с очередным
– Кто он, откуда взялся? – спросила она с такой небрежностью, будто водитель при их разговоре не присутствовал.
– Из местного отделения службы СД. Унтерштурмфюрер Шторренн.
– Как легко достаются сейчас в СД офицерские чины!
Шторрен никак не отреагировал на ее слова, и такое его поведение слегка удивило Фройнштаг. Тем временем за него вступился Гольвег.
– Свой офицерский чин господин Шторренн получил на фронте. На Восточном фронте, – уточнил он.
– А еще точнее: за Восточным фронтом, в тылу русских, – наконец-то прорезался голос у самого Шторренна.
Однако вышибить Фройнштаг из седла было уже не так-то просто.
– В таком случае, вот что, унтерштурмфюрер Шторренн, – процедила она сквозь зубы, явно подражая при этом Скорцени. – Если какому-то местному идиоту-полицейскому вздумается морочить вам голову, пристрелите его и спокойно езжайте дальше.
– Это приказ? – своим тоненьким, почти мальчишеским голоском поинтересовался Шторренн.
– Нет, считайте это моей нежнейшей просьбой.
Не произнеся больше ни звука, Шторренн поправил кобуру пистолета и расстегнул ее.
«На редкость сообразительный попался, – признала Фройнштаг. – Возможно, даже храбрый, хотелось бы верить. Если, конечно, он столь же решительно станет вести себя и в присутствии полицейского».
– Так вы, наверное, неплохо владеете русским? – спросила Лилия, вспомнив о его рейдах в тыл врага.
– Намного лучше, нежели многие из русских, – ответил Шторренн, не поворачивая головы. – Некоторых это даже смущало.
– Из прибалтийских германцев, следует полагать?
– Из германцев, но поволжских, которые бежали из России в конце Гражданской войны.
– Теперь все проясняется. В Германии вы окончили разведшколу, и за линию фронта вас переправляли, как разведчика.
– Это не имеет значения, – вмешался в их разговор Гольвег.
– Понимаю, секретная миссия.
– У меня была миссия инспектора-палача, – спокойно объяснил Шторренн. – За рубеж меня переправляли для того, чтобы я казнил предателей. Особенно сложно было достать одного из радистов, засланного нами русского, которого советы завербовали, заставив вести радиоигру. Мне пришлось почти две недели выслеживать его и прирезать, когда ему разрешили свидание с матерью.
– А всего он казнил двенадцать предателей, – решил Гольвег, что от обета молчания он теперь освобожден.
– Если учесть, что все казни пришлось производить за линией фронта, – не так уж и мало. Впрочем, таких казней хватило бы и по эту сторону фронта.
– По эту сторону я казнил более двухсот предателей, в том числе и бывших служащих СС, СД и гестапо.
– Это не шутка? – враз оробев, вполголоса поинтересовалась Фройнштаг, оглянувшись на сидящего позади нее Гольвега.
– Он был палачом в одной из берлинских тюрем, а затем – в специальном лагере для бывших военнослужащих вермахта, СС и прочих структур, – неохотно объяснил тот.