Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки
Шрифт:
Омар побежал к складу и попросил предоставить ему 150 корзин, в чем ему было отказано: каждой части рабочих предназначалось тридцать корзин. Через десять часов безостановочной работы египтянам не удалось выполнить и половины дневной нормы. Выполнение работ в намеченный срок оказалось под угрозой.
Полковник Солт созвал офицеров и помощников на экстренное заседание; он бушевал, называл офицеров безмозглым сбродом, а рабочих — ленивым скотом и заявил, что высечет каждого, не выполняющего норму.
— Сэр! — Омар выступил вперед. — Разрешите сделать замечание.
Солт подошел к нему, привычно помахивая кнутом.
— Сэр! — начал Омар. — Я наблюдал за рабочими, они не могут быстрее работать…
— Ах, не могут, не могут! — Солт злобно рассмеялся. — Я заставлю работать этих лентяев!
— Нет, — настаивал на своем Омар, — египтяне не привыкли копать лопатой. Я знаю это по опыту археологических раскопок Дайте людям корзины — широкие плоские корзины, в которые они смогут руками сгребать песок, и они будут работать вдвое быстрее.
Полковник Солт посмотрел на Омара. Предложение его звучало несколько странно, однако логично. После непродолжительных сомнений он спросил:
— Если считать, что ты прав, сколько нам понадобится корзин?
— Пятнадцать тысяч, как минимум. По корзине на двух рабочих.
Один из офицеров, ответственный за склад, возразил:
— Но у нас их лишь тысяча.
— Так достаньте недостающие четырнадцать тысяч! — взревел Солт.
Два дня спустя необходимое количество корзин было доставлено в лагерь, работы значительно ускорились, и офицеры решили, что пора увеличить дневную норму — сперва до полутора метров, затем до двух. Омар возражал, предупреждая, что это вызовет недовольство рабочих а кроме того, в этом случае следовало бы повысить и оплату. Но к его возражениям не прислушались.
Длина уложенных путей увеличивалась. Через неделю она составила восемь миль, и по ней с помощью вьючных животных уже можно было подвозить материал. Солт распорядился поставить новый лагерь, чтобы люди не затрачивали время на ходьбу до места работ. Сэкономленные же часы можно было посвятить укладке рельсов. Это вызвало возмущение рабочих, успевших привыкнуть к долгим прогулкам.
Что касается железной дороги, бывшей для Омара сначала лишь мечтой, абстрактной линией сквозь пустыню, то теперь она стала реальностью. Проделанные работы вызывали гордость Омара, ведь и он со своими людьми внес вклад в сооружение насыпи, протягивавшейся все дальше на восток. На карте, имевшейся у каждого помощника, он ежедневно отмечал синим карандашом проложенный участок путей и показывал планы рабочим.
Омар сменил одежду: теперь он носил английский костюм, казавшийся ему более удобным из-за обилия карманов. Если бы он знал, чем для него обернется такая перемена, никогда, вероятно, не сделал бы этого. Ведь теперь он отличался от остальных египтян и внешним видом. Он казался им чужим, даже больше — предателем.
Однажды ночью Омару приснился сон, что палатка вокруг него горит, густой дым клеенчатых стен душит его. Он забился в ужасе, проснулся и увидел, что кошмар был не сном, а страшной реальностью. Палатка была пуста. Ящики с инструментами, сложенные друг на друга, загораживали выход. Стенки палатки вокруг него горели, и колющая боль в легких становилась невыносимой. Омар почувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Собрав все свое мужество, он, полуобнаженный, бросился на горящую стенку. Пламя обожгло кожу на лице и ногах, но непрочный материал с треском порвался, и Омар оказался на свободе. Упав на песок, он стал кататься по нему. Все его тело болело, но когда он, наконец, открыл глаза, то увидел стоящего над ним Хафиза и группу людей из его палатки.
Злые, полные ненависти глаза смотрели на него. Омар успел заметить, что один из рабочих поднял лопату с намерением опустить ее ему на голову, и, следуя скорее рефлексу, нежели разуму, откатился в сторону, кинулся на четвереньках между ногами стоявших вокруг и побежал что было мочи к палаткам офицеров. Несколько англичан с криками двинулись ему навстречу. Омар пробормотал что-то о пожаре и людях, собиравшихся убить его, и потерял сознание.
Раны от ожогов оказались не такими серьезными, как показалось вначале. Полковник Солт впал в бешенство и, кружа по лагерю, хлестал кнутом стены палаток и рычал: «Саботаж! Мерзкий сброд! Я отдам вас под трибунал!» С большим трудом британским офицерам удалось его успокоить.
На следующее утро группа Омара была выстроена на плацу. Солт вместе с Омаром обходил ряды. Ручкой своего кнута полковник бил каждого по очереди в грудь, спрашивая: «Этот?» Омар качал головой. Когда очередь дошла до Хафиза, он мгновение помедлил, но затем вновь ответил отрицательно. Так же он поступил и с остальными. Объясняя полковнику свое поведение, он сказал, что был слишком взволнован и напуган, чтобы различить в темноте лица и запомнить их.
То, как повел себя Омар, не отдавая себе в том отчета, привело к неожиданному результату и изменило отношение к нему. Ненависть, не остановившаяся даже перед убийством, внезапно переродилась в уважение и восхищение. Это могло бы показаться странным, но не невероятным для египтянина.
Вечером Омар рассматривал планы, будто ничего и не произошло. Вдруг возле него появился Хафиз. Старый Хафиз, за три недели совместной работы и проживания в одной палатке не обменявшийся с Омаром ни словом, безучастно глядя в пламя, произнес:
— Зачем ты сделал это?
Омар притворился, что увлечен изучением планов, и, не поднимая взгляда, ответил:
— Зачем это сделал ты?
Огонь, поддерживавшийся верблюжьим навозом, шипел и потрескивал, и звуки эти еще более подчеркивали глубину молчания. Скорость, с которой Хафиз перебирал бусинки своих четок, выдавала его беспокойство.
— Мы считали, что ты предал нас, — начал он, помедлив, — предал наш народ.
— Потому что ношу брюки и знаю их язык? — настойчиво спросил Омар, кивнув в сторону палаток офицеров. — Я родился в Гизе, возле Великих пирамид, я был погонщиком верблюдов до двенадцатого года жизни, пока не получил возможность поступить в услужение к английскому профессору в Луксоре. Там я научился читать и писать и выучил английский язык. Что в этом предательского, во имя Аллаха?
Между тем вокруг собеседников собиралось все больше рабочих, скрестив ноги, они садились на песок и внимали каждому слову.
— В нашей стране, — начал Хафиз, — действует военное право. Это означает, что мы, дети Египта, не имеем права голоса в собственной стране. Это несправедливо. Нас втянули в войну, которая нас не касается, страны, с которыми мы были друзьями, назвали нашими врагами. Британцы обращаются с нами, как с глупыми малолетними детьми, угрожая палкой. А ведь Англии не было ни на одной карте, когда египетская культура уже переживала свой расцвет.
— Я не могу не согласиться с твоими словами, ответил Омар, — и мне причиняет не меньшую боль то, как они обходятся с нашим народом. Но мне кажется разумнее встать на сторону Великобритании, хотя бы давшей нам султана и пообещавшей Египту независимость по окончании войны, а не на сторону Оттоманской империи.