Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки
Шрифт:
На следующий день, в пятницу, знакомые события повторились: молочник принес бутылки, зашел почтальон, около десяти дом покинул дворецкий, затем ничего примечательного.
Было около восьми, уже темнело, когда случилось нечто неожиданное, на что Омар уже и не надеялся: дверь дома открылась, и вышла миссис Дунс в сопровождении мужчины. Мужчина был тем самым незнакомцем в пальто. Рука об руку они поднялись по Глочестер Террейс по направлению к Сассекским садам, Омар следовал за ними на безопасном расстоянии. Они шутили и, казалось, были в хорошем настроении, через некоторое время они зашли в один из многочисленных китайских ресторанчиков.
Удостоверившись в том, что миссис Дунс со спутником нашли свободный столик, он последовал за ними. Они устроились за одним из дальних столиков, разделенных бамбуковыми решетками, увитыми цветами, так что Омар мог позволить себе занять место за столиком напротив, не рискуя быть замеченным. Он хотел лишь запомнить лицо мужчины.
Скрыв лицо за меню, которое ему принес низенький китаец, Омар следил за парой напротив. Лишь когда подошел официант, мужчина повернул голову так, что его лицо стало видно Омару.
Во имя Аллаха Всемогущего! Мужчина, сопровождавший миссис Дунс, был Вильямом Карлайлем. Да, в этом не могло быть сомнений — Вильям Карлайль, журналист, с которым он познакомился четыре года назад в холле отеля «Зимний дворец» в Луксоре и который однажды исчез из своего отеля, оставив пиджак, конверт с марками на 15 фунтов и книгу с запиской, на которой стояло одно слово: «Имхотеп», дважды подчеркнутое.
Омару нелегко было привести в порядок собственные мысли. Миссис Дунс — профессор Хартфилд — Карлайль. Между этими людьми была какая-то связь, какая-то точка соприкосновения их судеб. В любом случае должна быть какая-то связь между Хартфилдом, который, видимо, все еще был жив, и Карлайлем, в чьем физическом существовании не могло быть сомнений, исчезнувшими чуть ли не в один день. Тысячи предположений проносились в голове Омара, но ни одно не казалось ему достаточно правдоподобным. Та сцена, которую он наблюдал, не давала никаких определенных подсказок.
Пока миссис Дунс и Карлайль делали заказ, Омар наблюдал за каждым их движением, которые зачастую могут сказать больше, чем слова. Слова могут солгать, глаза же — нет. Только удалился официант, Карлайль взял миссис Дунс за руку и долго, не говоря ни слова, смотрел ей в глаза. Ya salaam! Родственники, знакомые или деловые партнеры так не смотрят друг на друга! Они состояли в любовных отношениях.
— Что вам принести, сэр? — маленький улыбающийся китаец стоял перед Омаром, готовый принять заказ. Омар отложил меню и дружелюбно ответил: «Спасибо, я передумал!» Затем он покинул ресторан.
Похолодало, со стороны Гайд-Парка потянулся первый осенний туман. Омар поднял воротник. В том случае, раздумывал он, если между Амалией Дунс и Вильямом Карлайлем существует любовная связь, что, судя по всему, скорее вероятно, чем невероятно, возникает вопрос, какое отношение к происходящему имеет дядя Амалии, Эдвард Хартфилд. Хартфилд и Карлайль должны были быть знакомы, их общий интерес к Имхотепу не мог быть случайным. Но если они были знакомы, почему шли к достижению цели разными путями?
Омар, прежде придерживавшийся версии о том, что исчезновение Хартфилда вызвано не смертью, теперь не мог избавиться от чувства, что тот мертв. Быть может, это было нелогично и недоказано, но Омар был сыном пустыни, а дети пустыни обычно доверяют своим ощущениям. Так и не решив, где продолжить поиски, Омар вошел в отель «Мидланд».
Вместе с ключом портье передал ему телеграмму из Берлина. Нагиб сообщал, что он должен срочно вернуться, если ему дорога Халима. Что мог иметь в виду Нагиб? Омар этого не понял.
Даже если бы Омар понял предостережение друга, он опоздал бы. В Берлине многое изменилось. По Унтер ден Линден ветер гнал пожухлые листья, по утрам пахло туманом, сильнее всего в Лустгартене и у рейхстага, где через город течет Шпрее. Дожди шли чаще, чем и без того дождливым летом, а цены на хлеб, мясо и овощи росли с каждым днем. На многих автомобилях, стоявших вдоль улиц, появились надписи «Продается», и мужчины с табличками «Ищу работу», привязанными спереди или на спине, наводнили город.
Повсюду сновали торговцы контрабандным товаром и спекулянты, больше же всего было торговцев наркотиками. «Коко», как называли кокаин, был в моде, как и морфий, и стоили они в Берлине несравнимо дешевле, нежели в Париже или Лондоне. В одном из подвальных кабаков на Лейпцигерштрассе ярко накрашенная шансонетка в годах каждый вечер повторяла один куплет:
Ах, этот поцелуев ветер, Так старомоден и так пошл, Есть вещи сладостней на свете, К примеру, морфия укол.Песенка пришлась по вкусу, и люди с удовольствием подпевали, похлопывая себя по бедрам. Жизнь в те дни походила на танец на краю вулкана, люди тянулись к любым удовольствиям, они жили одним днем, как будто каждый был последним. Чарльстон и шимми стали любимыми ритмами в танцевальных салонах, а уличные мальчишки насвистывали песенку «Дядюшка Бумба из Колумбии», песенку, которая стала известной в исполнении шести мужчин во фраках, составлявших группу «Комедиан Гармонисте».
История с Максом Никишем так потрясла Халиму, что она заперлась в комнате и сутки проплакала в отчаянии. Она любила Омара, да у нее и не было причин разлюбить его; то, что приводило ее в ужас, была ее любовь и к Максу, единственной причиной не любить которого был Омар.
Раздираемая этими двумя чувствами и преследуемая страхом оказаться несправедливой к одному из мужчин, Халима на следующий день одна отправилась бродить по ночному Берлину, по барам на Иерусалемерштрассе — бесспорно, не самому достойному району, — где полицейский патруль нашел ее ранним утром, пьяную, прислонившуюся к воротам заведения, известного тем, что его посещали только мужчины, полностью удовлетворявшиеся присутствием представителей лишь своего пола.
На предложение служителей порядка проводить ее домой Халима ответила потоком ругательств на арабском и немецком языках, отказалась назвать имя и адрес и пригрозила, что барон фон Ностиц-Вальнитц всех их отправит за решетку. Вследствие чего и провела остаток ночи в полицейском участке на Лейпцигерштрассе. Запрос, обращенный к барону фон Ностиц-Вальнитцу, прояснил ситуацию, и Нагиб забрал Халиму домой, где вечером, проспавшись, она пришла в себя и ударилась в слезы.