Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки
Шрифт:
— Вот именно, — заметила леди Доусон, — именно потому, что впервые найдена нераспечатанная гробница, что мы не знаем, что ждет нас за дверью, шумиха вокруг данного события будет сильнее, нежели когда-либо прежде.
Картер покачал головой:
— Быть может, вы выразитесь яснее? О чем, собственно, речь?
Пинкок вступил в разговор:
— Автор идеи — Джеффри Доддс, и я считаю ее потрясающей. До сих пор масса усилий уходила на то, чтобы скрыть нашу истинную деятельность. Ваше открытие, лорд Карнарвон, после огласки в мировой прессе станет сенсацией, в Луксор со всего мира съедутся не только представители прессы, но и ученые и археологи потянутся в Долину Царей, остальные же районы раскопок опустеют.
— Я начинаю понимать, — вставил Карнарвон. — Пока мы здесь открываем гробницу фараона, вы хотите получить возможность спокойно работать в Саккаре.
— Именно так На следующей неделе в Каир прибывает команда археологов из Оксфорда. Лично министр внутренних дел добился получения лицензии. Руководитель раскопок, профессор Винбери, составил карту, на которой обозначены все проводимые ранее в Саккаре раскопки, при этом он обнаружил площадку размером не более футбольного поля, на которой по неизвестной причине никогда ранее раскопки не проводились.
— Звучит неплохо.
— Я прошу сохранить сказанное в тайне. Об истинной цели предприятия знает лишь Винбери. Даже его команда не знает, что конкретно они будут искать.
— Потрясающе, великолепно, — согласился лорд.
Картер же, наоборот, пробормотал нечто о глупости и беспомощности и, наконец, сказал:
— Открытие нельзя сделать вдруг, его вероятность должна расти постепенно, а рост требует удобрений. Удобрения археологического открытия — это информация, информация и еще раз информация. Я никогда не нашел бы гробницу Тутанхамона, если бы не располагал сведениями, к которым никто прежде не получал доступа. В Долине Царей до сих пор существует множество мест, где никогда не велись раскопки, и не имеет смысла копать там лишь потому, что ранее этого никто не делал. Но это мое личное мнение.
Леди Доусон ответила на высказывание археолога лишь небрежным жестом и спросила, обращаясь к лорду Карнарвону:
— Сколько времени, по вашим расчетам, потребуется для того, чтобы открыть и оценить содержимое гробницы?
— Послушайте, леди, — грубо прервал ее Картер, — мы (да, он сказал именно «мы») совершили открытие, которое, возможно, — я говорю, возможно, — подарит миру уникальнейшие сокровища из всех когда-либо найденных. И вы спрашиваете, сколько времени понадобится на то, чтобы извлечь их. — Он ударил ладонью по столу. — Три тысячи лет фараон покоится в гробнице, а вы хотите составить расписание его поднятия. Это абсурд с точки зрения науки. Эта гробница — мое открытие (он сказал «мое»), и я буду решать, сколько времени потратить на ее исследование! — Он вскочил, вышел из салона и, встав у релинга, устремил взгляд в темноту.
Шторм стих, легкими шагами к нему приблизилась Эвелин. Она положила руку на его плечо и успокаивающе проговорила:
— Я понимаю твое волнение, Говард, но люди из секретной службы — невежды. Не принимай этого так близко к сердцу.
— Они злы, высокомерны и глупы, — выпалил Картер, схватив Эвелин за руку. — Но они еще узнают меня.
В этот момент подошел Карнарвон. Лицо его выражало беспокойство, но скорее не о том, что его дочь окажется в опасной близости к археологу, а о состоянии последнего.
— Картер, — сказал он примирительно, — вы правы, но дело Имхотепа имеет национальное значение, по крайней мере по мнению правительства его величества, и мне кажется, было бы ошибочно вступить в конфликт с военным министром. Быть может, он когда-нибудь поможет нам в наших поисках. В жизни бывают моменты, когда умнее сдаться, нежели настаивать на своих нравах. Думаю, вам следует обдумать все еще раз, пока дело не дошло до скандала.
Эвелин взяла Картера за руку и, не дожидаясь ответа, повела в салон.
Картер сел, полистал свои бумаги и осведомился, не глядя на окружающих:
— Так что вам от меня нужно?
— Поймите меня правильно, — ответила леди, — секретная служба правительства его величества ни в коей мере не стремится принизить ваши заслуги. Мы бы хотели от вас одного: чтобы вы согласовали с нами планируемые сроки проведения работ, то есть мы были бы очень обязаны вам, если бы вы учли наши пожелания.
Прежде чем Картер успел ответить, лорд Карнарвон выразил согласие.
С берега раздались крики. Пинкок вышел посмотреть, в чем дело. Вернулся он бледный как мел.
— Лодка исчезла. Боюсь, она затонула.
— А что с Курсье? — взволнованно спросила леди.
Пинкок пожал плечами.
Теперь его звали Хафиз эль-Гафар, на нем была аккуратная европейская одежда, усики, делавшие его существенно старше и придававшие элегантности. Однако можно сменить имя, одежду и даже взгляды, но человек всегда останется самим собой. Омара охватила тоска, когда он сошел с корабля в Александрии, откуда несколько месяцев назад бежал вместе с Халимой, мечтая начать новую, счастливую жизнь. И что теперь? Он был бесконечно несчастен, неся в себе злобу обманутого человека, чувство, с которым ни один мужчина не в состоянии справиться, по крайней мере не так быстро.
В поезде, везшем его в Каир, Омар ехал первым классом, как это и подобало человеку его внешности, — в конце концов, барон фон Ностиц-Вальнитц снабдил его необходимым количеством средств. Впервые он заметил, что Египет — страна богатая. В поезде ехали торговцы и служащие, мудиры и назиры с богато одетыми женами. Все они не имели ничего общего с людьми из задних вагонов, в которых до сих пор путешествовал и Омар.
Как и всегда, нуждаясь в совете, Омар первым делом вспомнил о микассе. Конечно, тот с пренебрежением воспринял его любовь к Халиме, и они даже повздорили, но все же инвалид остался единственным человеком, которому Омар мог слепо доверять. Омар прибыл ночью и снял номер в «Мена Хаус». Несмотря на то что прошло уже двадцать лет, Омар вспомнил, как когда-то, будучи ребенком, был выгнан из богатого отеля. Утром взгляд его упал на караван-сарай, где старый Мусса учил его пользоваться набутом и объяснял, что он символизирует мужскую силу. Хижины остались прежними, но теперь из них выходили другие люди.
Исключением был Хасан. Безногий инвалид был древним стариком все те годы, которые Омар помнил его, и, соответственно, сейчас должен был еще больше состариться. Так что на фоне воображаемого образа он показался даже помолодевшим. Их встреча была теплой, спор забыт, и Омар принялся рассказывать обо всем происшедшем.
— Разве я тебе не говорил? — вздохнул микасса, сощурив правый глаз, видевший явно лучше другого. — Но ты не хотел верить старому инвалиду. — И он дружески пихнул Омара в бок.