Операция «Гадюка» (сборник)
Шрифт:
— Вы кто? — спросил Егор.
Все-таки это человек. Человек жалуется, человек недоволен, человек разговаривает, значит, он не вцепится Егору в глотку.
— Я — узник совести, — ответил голос. — Впрочем, можешь называть меня отшельником, аскетом.
— А почему вы… почему вас сюда бросили?
— Потому, что и тебя, — ответил голос. — Потому, что был опасен, но неизвестно, опаснее ли ты живой или мертвый. Значит, ты безопасен в кутузке.
— Они могут убить?
— Они бы отрезали тебе голову в черном коридоре. А раз ты жив, значит, когда-нибудь ты выйдешь наружу.
— А когда?
— А что такое сегодня? — спросил голос. — Можно подумать, что ты лишь недавно к нам оттуда. Скажи, какое сегодня число?
— Я думаю, что первое января. А может, уже второе. Здесь нет ночи, — пояснил Егор.
Голос отсмеялся.
— Он учит меня, отщепенца: Агасфера, бродягу и бунтаря! Я знаю, что здесь не бывает чисел, дней, часов и минут. Поэтому вопрос о тюремном заключении теряет смысл.
— Почему?
— Потому что никто никогда не догадается, сколько времени ты провел в тюрьме и сколько времени тебе осталось. Если человеку здесь не требуется пища и почти не нужна вода, если здесь нет никаких точек отсчета, если здесь нельзя замерзнуть и перегреться на солнце, попасть под сквозняк или промокнуть под дождем, если весь этот мир — тюрьма, то чем хуже эта яма?
— Но здесь темно и нельзя никуда выйти.
— Во-первых, со временем ты научишься разбирать тени. Те микрочастицы света, что попадают сюда, достаточны для моих глаз, чтобы видеть твой силуэт. Во-вторых, если ты захочешь уйти, ты можешь вырыть подземный ход или воспользоваться ходом, который кто-то сделал до меня.
— А вы почему не воспользовались?
— Потому что мне хорошо в тюрьме, — ответил голос. — Наконец-то я могу думать. И если бы мне не подбрасывали время от времени напарников, я был бы счастлив. По крайней мере, счастливее, чем в раю этажом выше. Я — вечный диссидент. Любая власть кидает меня в тюрьму. И это правильно. Я — сама свобода!
И тут Егор услышал мычание.
Мычание неслось из дальнего угла и исходило от еще одного узника.
— А это кто? — Егор уловил в мычании муку и злость.
— Это мой напарник по заточению. Я пожалел его, не стал убивать. Я связал его, сделал кляп, и он молчит.
— Но почему?
— Он мне мешает думать о свободе. Не удивляйтесь, жизнь полна парадоксов. Ради свободы приходится затыкать рты тем, кто этого не понимает.
Голос изменился — видно, человек, которому он принадлежал, приподнялся, и теперь голос несся сверху. Человек был куда выше Егора.
— Если ты не замолчишь, я и тебе заткну глотку.
— Погодите, погодите, — сказал Егор. — Я не хочу оставаться здесь и разговаривать с вами. Я хочу уйти. Покажите мне подземный ход, и я сразу уйду.
— Клянешься, что уйдешь?
— Клянусь.
— Тогда иди вдоль стены направо, касаясь ее рукой.
— Я иду… — Егор медленно шел вдоль стены. Дошел до угла, повернул. Что-то пробежало по руке. С отвращением Егор сбросил насекомое. — Что тут у вас? — спросил он. — На стене?
— Тараканы, — догадался оппозиционер. — Их ничем не выведешь. Я с ними мысленно беседую. Мне кажется, что они поклоняются мне как богу. Я — бог тараканов! Забавно.
Стена была холодной и чуть влажной.
— Ниже, — сказал бог тараканов. — Вход у самой земли. Когда-то
Заключенный тихо рассмеялся.
Рука провалилась в углубление, и Егор нащупал небольшую дверь.
— Открывай ее, — сказал узник. — За ней — подземный ход.
— До свидания, — сказал Егор.
— Я жалею, — ответил узник, — что познакомился с тобой. Из-за твоего нежелательного присутствия я потерял день работы. Это тебе зачтется на Страшном суде.
Егор толкнул дверь. Она не поддалась.
— Там щеколда, — предупредил бог тараканов. — А то кто ни попадя сюда залезет.
Мыслитель был прав. Егор откинул щеколду. Дверь с железным скрипом открылась. За ней была такая же темнота.
— Закрывать или оставить? — спросил Егор.
— За собой надо закрывать, — ответил голос из тьмы. — Мне не нужна так называемая свобода, которая лишь порабощает настоящего оппозиционера.
Егор оказался в низком коридоре. Ход шел прямо, метров через десять Егор уткнулся еще в одну дверь. Дверь была заперта. Егор старался не поддаться отчаянию. В дверь стучать он не смел — в доме полно стариков, они могут его поймать. Он ощупал дверь и тут понял, что никакого запора в ней нет. Но почему же она не поддается?
Дверь должна была открываться наружу — косяк выдавался с этой стороны. Егор отошел на два шага и, кинувшись вперед, ударил в дверь плечом. Дверь не поддалась. Она тоже была обшита железом, как и первая.
Егор почувствовал себя в западне — как зверь. Страшнее всего и отвратительнее было возвращаться в яму.
Егор отошел чуть подальше и ударил в дверь сильнее. Так, что заболело плечо. Дверь пошатнулась. Значит, ее можно вышибить.
Егор ударил третий раз. Дверь задрожала, но не открылась. Плечо болело безумно. Видно, он отбил какую-то мышцу. Егор потер плечо. Найти бы какую-нибудь железку, чтобы отжать дверь. Вдруг за дверью что-то звякнуло.
Егор замер. Может быть, там его ждут велосипедисты?
Он простоял неподвижно, пока не досчитал до ста. Потом нажал на дверь. Сопротивляясь, она все же приоткрылась, впустив внутрь чуть-чуть серого света.
Егор поднатужился и отворил дверь настолько, что можно было выбраться наружу.
Он пролез в щель. Нога ударилась о что-то тяжелое. Егор поднял с земли большой амбарный замок с дужками — к счастью, замок был ржавым и дверь тоже проржавела. От удара вылетели гвозди, и замок упал вниз.
Вверх вели ступеньки. Егор насчитал их восемнадцать — на две меньше, чем на входе.
Он осторожно выглянул наружу. Дверь из подвала вела на задний двор. Там было намусорено, кверху колесами валялся автомобиль двадцатых годов, из кирпичей была выложена башня в метр высотой. На ней стояла небольшая бронзовая пушка на деревянном лафете, рядом возвышалось чучело лося. На подставке была табличка: «Лось лесной — могучий исполин нашей Родины». Связанными тюками лежали подшивки журналов «Огонек» и «Здоровье», будто кто-то намеревался сдать их в макулатуру, но не успел. Через двор медленно шел человек с петлей на шее — из тех, кто был на собрании. Егор подождал, затаившись, пока мужик выберет себе из кипы журнал. Тот полистал его и сказал: