Операция «Остров Крым»
Шрифт:
Они поднялись к телепередающему центру, перелезли через парапет. Шамиль и Дядя Том встретили хорошей вестью: Володька все еще жив, состояние стабильное.
Еще через пятнадцать минут на площадку въехали три «Бовы» взвода ополченцев, и Верещагин тут же послал одну машину вниз, отвезти Козырева и тело Даничева в госпиталь. Потом кинулся в аппаратную – Кашук наладил связь.
Берлиани не отвечал, зато ответил Сидорук. Он сообщил, что бой у Конька уже закончился, но что-то не так: красных было слишком мало.
Артем, полный беспокойства, еще раз вызвал Берлиани – и на этот раз Георгий ответил.
– Князь, что у вас там?
– У нас там? – Капитан морпехов был в бешенстве. – У нас там комендантская рота 61-го парашютно-десантного полка! Ты понимаешь, что случилось, да?
Верещагин понимал, и ему сделалось тошно. Засада, которую готовили Георгий и Карташов, сорвалась из-за того, что на войне случается сплошь и рядом: из-за идиотской случайности.
…Комендантскую роту, низкая боеспособность которой делала ее скорее обузой, чем подспорьем, Лебедь наладил по трассе еще до того, как Глеб занял позицию. В темноте и без карт рота совершенно естественным образом заблудилась и свернула на север не на хребте Конек, а раньше – на Чучельском перевале. Если бы Драчев догадался заехать на Роман-Кош и спросить у Верещагина дорогу, тот бы сказал ему, что первый поворот на север нужно пропустить, потому что он ведет в тупик: дорога упирается в ворота кордона «Олень», южный вход в Крымский национальный парк, где нет ни одной автомобильной дороги. Все частные шоссе-однорядки, расходящиеся оттуда, также ведут в никуда – к рассеянным в горах частным усадьбам. Сворачивать нужно именно на Коньке, откуда в Симферополь ведет Сараманский автобан. Верещагин рассказал бы все это не из гуманизма (хотя БМД роты везли раненых) и не из любви к советскому генералу, а просто чтобы избежать вот этаких сюрпризов. Ну, может быть, он еще сообщил бы по радио в аэромобильный полк, что в ближайшие два часа чуть ли не прямо через Аэро-Симфи проедет советский генерал, командир дивизии; но это уже не так принципиально.
Упершись в кордон «Олень», рота поняла, что заехала не туда, но выехать долго не решалась, боясь в темноте попасть к черту на рога. Решился один генерал: его машина развивала достаточную скорость для совершения некоторых проб и ошибок, и он уже заметил, что по гражданскому транспорту крымцы не палят. Он вернулся на трассу и рискнул доехать автобаном до самой Алушты, где свернул по указателю на Симферополь.
Генерал въехал в Алушту с севера в тот самый момент, когда третья рота первого горно-егерского батальона въехала туда с юга. Батальон Лебедя в это время еще находился на Никитском перевале, а комендантская рота – на развилке у шоссе. Командир роты старший лейтенант Шамотий был в колебаниях. Наконец он эти колебания преодолел – рота повернула на восток и на маленькой скорости, чтобы не сковырнуться в темноте с горной дороги (одну машину так уже потеряли), потрусила к Коньку. Когда начало светать, рота влетела прямо в засаду. Головная машина и следующая за ней подорвались вместе с мостом, остальные машины корниловцы принялись расстреливать из ПТУРов и гранатометов. Сопротивления почти не было, чему Карташов и Берлиани немало удивились. Приняв сдачу у командира роты, они поняли свою ошибку и ужаснулись ей. Боеприпасы, время и эффект внезапности были потрачены на почти безобидный обоз с ранеными, а за ними где-то на трассе – неизвестно где между Коньком и Гурзуфским Седлом – обретался вооруженный, боеготовный и страшно злой десантный батальон.
– И предупрежденный, Гия, – севшим голосом добавил Верещагин. – Они теперь предупреждены. Не такие они дураки.
– Мы сейчас рванем к вам, – сказал он.
– Рвите, – согласился Верещагин. – Чем быстрее, тем лучше. Потому что деваться им некуда, кроме как сюда.
– Уходите, – быстро сказал Князь. – Хрен с ними, с помехами, делайте ноги.
– Ты знаешь, Князь… Уже поздно.
Здесь был перекресток трех дорог. По одной они приехали. Вторая, как доложили посланные разведчики, упиралась в забор, за которым были чья-то усадьба и крутой обрыв к реке. Третья прямо-таки просилась, чтобы они поехали по ней. Аккуратный указатель возвещал: «Изобильное». Дорога огибала горушку, забегала в Алушту и быстрой рекой автобана текла в Симферополь. Все это было так заманчиво, что майор ничего хорошего не ждал. Ждал он только одного: рассвета, чтобы хоть тут оказаться с беляками на равных.
Глеб догнал батальон на Чучельском перевале и рассказал майору, как их выбили минометным огнем с Гурзуфского Седла, и что разведчики, скорее всего, взорвали вышку и разбежались.
– Не нравится мне это, – вслух сказал майор.
Глебу это нравилось еще меньше.
Капитан Асмоловский и старший лейтенант Говоров, заступивший на место убитого Деева, ждали следующей его реплики.
– Что скажете, ребята? – спросил майор.
– А чего тут думать, ехать в Изобильное, больше-то деваться некуда. На пятках сидят.
Глеб покачал головой.
– Товарищ майор, это скверно выглядит. Я почти ничего не понимаю, и соображаю плохо, но с нами как будто играют.
– Заманивают, значит… – Майор оглянулся. – Интересно, кто… И куда… И зачем…
– А выход какой, товарищ капитан? – спросил Говоров. – Ну, вот куда нам деваться, если даже нас заманивают?
– Значит, так, – подытожил майор. – Без разведки – никуда. Васюк! Отбери человек пять. Пусть поднимутся во-он на ту гору, – майор глянул на карту. – На Черную. А мы их здесь подождем.
Ждали. Спали, кто не стоял в карауле, перевязывали раненых, бегали к найденному поблизости ручью за водой, перекусывали чем у кого было. Глеб не устоял перед соблазном поспать еще немного. Когда его разбудили, было уже почти светло.
Разведчики вернулись и доложили: у хребта Конек только что был бой. В беляцкую засаду угодил какой-то небольшой отряд, по всему судя – остатки заплутавшей комендантской роты. Белых, по прикидкам Васюка, было не больше двух рот. Значит, столько же осталось в Ялте и закупоривают перевалы. Майор уже знал, что такое штурмовать Никитский перевал – и знал, чего ждать на Коньке. Он хотел было уже отдать приказ на выдвижение к Изобильному, но тут Глеб буквально сорвал слова с его языка.
– Товарищ майор!
Лебедь встретился с ним глазами – лицо капитана было бледным.
– Товарищ майор… – Асмоловский схватил его за рукав. – Дураки мы! Боже, какие мы дураки! Кто ставит помехи?
– Самолеты РЭБ, – пожал плечами Говоров.
– Какие самолеты? Где ты видел самолеты? Где ты их слышал? Наши патрулируют небо, какие тут могут быть самолеты? Ну, подумайте же вы! Напрягите свои мозги! Они же накрыли нас минометом с первых же выстрелов – кто корректировал огонь?
Офицеры переглянулись. Потрясение было слишком сильным даже для ругательств.
– Ты был прав, – сказал наконец майор. – А я долбоеб.
– Я убью эту мразь, – Глеб почувствовал, что задыхается от гнева. – Я сам его убью.
– Поворачиваем! – Майор принял решение.
Бежать действительно было поздно: красные перекрыли въезд на серпантин к Роман-Кош раньше, чем два «Бовы» резервистов спустились по нему. Для прямого столкновения транспортеры не годились, так что пробиться Верещагин тоже не рассчитывал. Оставалось одно: как можно быстрее закрепиться на вершине и держаться до подхода своих. Вполне осуществимо, не будь недостатка в боеприпасах и в людях. Верещагин физически не мог прикрыть весь периметр, оставалось положиться на свойства рельефа местности: крутой обрыв, прикрывающий левый фланг и тыл.
Небо серело, но в горах еще все было черно. Стонала глухим тяжелым стоном земля, растревоженная траками БМД, и сердца дрожали от предчувствия смерти. Войны могут быть более или менее грязными, более или менее кровавыми, более или менее безобразными, и много здесь накручено – политика, экономика, национальные амбиции и личные качества полководцев, техника и организация, пропаганда и агитация, но в конечном счете все сводится к первобытному: вот ты, и вот я, и попробуй ты взять мою жизнь, а я попробую ее не отдать, и взять твою, и здесь, где мы сцепимся, воя от ужаса и ярости, уже не важно, кто из нас прав, а кто – еще правее, мы выясняем вечный вопрос: кого и почему жизнь любит больше…