Операция «Светлана»
Шрифт:
Казимир преданно глядел в глаза вошедшего в раж полковника. Его запала, по всей видимости, хватало еще надолго. Но опять, слава Богу, вмешался внимательно наблюдавший за происходящим Торп. Граф Скавронский дал ему, Братковскому, блестящую характеристику беззаветно преданного родине офицера. Потому полковник так откровенен. Им необходимо как можно быстрее создать в здешних местах крупную воинскую часть, которая была бы в силах, если понадобится, а это понадобится, дать по рукам и русским, и тем полякам, которые захотят установить здесь советские порядки. Им нужны надежные офицеры. Особенно такие, кто знает эти края. Поэтому им импонирует кандидатура Братковского. Кстати, что за люди, к которым он должен вернуться вечером? Он их хорошо знает? «Почти два года я бок о
Торп облегченно вздохнул. Это его убедило. Но можно ли удержать здесь этих людей? В Польше они будут находиться под защитой Армии Крайовой и смогут участвовать в боях с гитлеровцами. Их нужно убедить. Братковский задумался, с сомнением развел руками. Он не может сказать ничего определенного. С ними надо поговорить. Но он приложит все силы.
10. ТАЙНЫЕ РАСЧЕТЫ МИСТЕРА ТОРПА
«Мистер Торп, вербовка пана хорунжего мне понятна. Не понятно, зачем вам понадобилась вся его шайка?» — спросил полковник, оставшись один на один с англичанином. Тот расхохотался: «Черт возьми! Вероятно, это только в Польше такие болваны могут быть полковниками, Зелиньски. И вы еще оскорбляетесь! Может, вызовете меня на дуэль? Но я же стреляю лучше вас. Сабли? То же самое! Драться? Да вы ни одним приемом борьбы не владеете! Не пойму, чему только учат в вашей армии офицеров! Не случайно Польша потерпела такое позорное поражение. Вы, поляки, умеете только гоношиться. Ну, наградил же Господь меня зятем! И что только моя несчастная сестра нашла в этом лысом болване».
Взбешенный полковник внезапно успокоился. Ехидно ухмыльнулся: «Деньги, дорогой брат! Богатой Англии понадобился карман вшивой и нищей Польши, чтоб прикрыть дыры на заднице». — «Деньги! — презрительно передразнил Торп. — Что значат ваши несколько десятков тысяч фунтов стерлингов, кстати, уворованных у любимой отчизны, когда можно получить миллионы долларов!» «Как это?» — «Бог мой! Зелиньски, что с вами? У вас дикий склероз. Вы забыли наш семейный совет? Забыли о коллекции штандартенфюрера Кугеля? Я говорю о ценностях здешнего музея, дорогой зять. По распоряжению герра Гиммлера их должны отправить в рейх. Но мне кажется, им лучше будет в Британии, в одном, известном вам, полковник, поместье. Не так ли? По моим сведениям, эта скромная коллекция оценивается в триста тысяч долларов. А после войны ее ценность возрастет по меньшей мере впятеро». — «Но, Джон! При чем тут сброд этого пана хорунжего?» — «С их помощью я скручу в нужный момент штандартенфюрера!» — «Почему не взять надежных людей у графа?» — «Разве нам потом нужны будут свидетели этой «операции», полковник? Мавр сделал свое дело и пусть уходит. Когда коллекция окажется в наших руках, всех, кто нам будет помогать… — Торп сделал выразительное движение рукой.
С людьми графа так поступить небезопасно. А сброд хорунжего здесь никому не знаком».
11. РАЗГОВОР ПО ТЕЛЕФОНУ
— Штандартенфюрер фон Кугель слушает.
— Вы снова здесь, изменчивые тени, Меня тревожившие с давних пор, Найдется ль наконец вам воплощенье Или остыл мой молодой задор?..— Кто это?
— Я жду, штандартенфюрер.
— Да… Минутку…
Но я к загробной жизни равнодушен, В тот час, как будет этот свет разрушен, С тем светом я не заведу родства…— Два.
— Восемь.
— Я готов.
— Гитлерштрассе, пять. Время прежнее.
12. ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ПОЛКОВНИКА В ОТСТАВКЕ А. М. ВЕСЕНЬЕВА
Как только мы пришли на базу, майор отдал приказ о выступлении вместе с отрядом батьки Апанаса. По распоряжению из Центрального штаба партизанского движения отряд переходил под командование Терлыча. Мыслилось, что его и наших сил будет достаточно, чтобы выполнить операцию. Кроме того, предписывалось опереться на польское партизанское подполье. К нему уже отправился Казимир Братковский и его «интернациональное» отделение.
Во всяком случае, предполагалось, что операция должна строиться не на боевых схватках, хотя их, само собой, не исключали, а на тонком расчете. Что это был за расчет, майор пока не объяснил. Через день похода он поручил мне командование, а сам на лошади ускакал куда-то в сопровождении двух человек.
…Шли по-партизански, гуськом, в двух-трех метрах один от другого, старались ступать след в след, и каждый шаг ясно отпечатывался на траве, мокрой от росы. Хлопцы шли ходко, в добром темпе. И я скорее по привычке, чем из надобности, поторапливал их: «Шибче, шибче, орлы! Прибавь шагу!»
Хоть и ранняя весна еще, а солнце припекает. Жарко, пот заливает глаза. А это кто ж так согнулся под вещмешком?
Ба! Да это ж Лелька! Виноват, сержант Кушнир, радистка наша. Ее напарник со второй рацией ускакал с майором. Груз, чего уж тут, явно не по плечам. И что ж это рыцари наши? Впрочем, зря я так. Вон Петька Батура тянет руку, уговаривает сержанта-невеличку поделиться ношей. А та качает головой: отстань, стало быть. Бровки-крылышки сердито свела. Упрямая. А все же тяжеловато тебе. Не девичье дело такую кладь по дебрям лесным тащить. Тебя самую на руках бы нести.
Подумал так, и потеплело в груди. Да, война войной, а весна весной. Среди крови, смертей сердцу ох как светлого хочется! Пожалуй, больше даже, чем в иное время. «Как дела, Оля?» — «Ничего!» — улыбается, бодрится, а ножки-то заплетаются, еле удержалась, чуть не загудела с тропки. «Это добре, что ничего, — соглашаюсь с нею. — Рядовой Батура! Примите у сержанта груз! Сержант Кушнир, следуйте за мной».
Поинтересовался, откуда она родом. Оказалось, с Кубани. Горячий Ключ. Бывал там. Дома мама, братишка младший, Димка. Папа на фронте. Писем уже три месяца нет. Места себе, говорит, не нахожу. У нас уже двое… Алешка и Колька. Алешка — под Сталинградом, Колька — в Ростове.
Защемило сердце. Я ведь от бати своего тоже уже с полгода вестей не имею. И, скорее всего, уже не получу. И эта девчушка. Двух братьев отобрала война. Теперь с отцом неясно. И в такую круговерть попала. «В радисты послали или сама напросилась?» — «Сама-а. Как получили про Алешку похоронку, пошла в райком комсомола: пошлите! Ну и взяли. Я ведь школу на отлично закончила», — похвасталась по-детски. Такой родной она показалась мне. «Молодчага, сержант!» Тон у меня эдакого самоуверенного бодрячка, держусь благодетелем-милостивцем. А хочется обнять ее за худенькие плечики и укрыть от всех бед, принять их на себя. Как-то враз синеглазая перевернула меня, в миг один перекрутила. Не знаю, до чего бы мы с нею договорили, только за поворотом меня ждал батька Ананас, крепкий, невысокий старик, с пышной седоватой бородой. Весть принес: впереди сотни две немцев из машин выгружаются. Я обернулся к застывшей цепи. Обратился к Апанасу: «Покажи, где, батько».
Партизанский командир неторопливо пошел вперед, легко, по-молодому продираясь через кусты лещины. Солнце расщедрилось не на шутку, заливало землю потоками тепла. Временами облака набегали, солнце пряталось в их белесых космах, и тогда по земле, по траве, по прозрачным еще деревьям легко скользили тихие тени, мягкая прохлада освежала наши потные лица.
В канаве, прорытой вдоль просеки лесными потоками, лежали двое партизан и что-то разглядывали в бинокли. Батька Апанас плюхнулся на землю и, будто ящерица, пополз к ним. Я последовал его примеру.