Операция «Святой Иероним»
Шрифт:
Володя никогда не слышал, чтобы отец разговаривал с мамой так грубо, и следил за происходящим на кухне с бешено колотящимся сердцем. И мама, конечно, не могла простить отцу таких слов.
— Как ты разговариваешь со мной?! — прокричала она и даже замахнулась чашкой (Володя был уверен, что сейчас мама швырнет ее в отца). — У меня твое хамство вот здесь, вот здесь! — кричала мама, показывая на горло. — Ты хам, последний хам и больше никто! Ничтожество! Мало того, что ты — пень необразованный, но ты к тому же неотесанный мужик! Господи, с кем я связалась! Ты ведь даже денег в дом принести не можешь!
Володя, весь трясущийся, оттого что никогда не видел маму в такой ярости, такой некрасивой, грубой, переводил глаза то на мать, то на отца и видел, что последнее обвинение мамы, насчет денег, поразило папу больше всего. Он тяжело поднялся из-за стола и, с трудом сглотнув, криво усмехнулся:
— А вот это что-то новенькое... Раньше тебе моих денег хватало...
Мама гордо тряхнула своими роскошными густыми волосами:
— Ничего тебе, дураку, непонятно! И оставь меня в покое, я есть хочу...
— Ладно, я тогда пошел... — сразу сник папа, и Володя видел, как из кухни выходил не плечистый кузнец-богатырь, а какой-то сжавшийся, сморщенный от обиды мужичонка-недомерок.
— Садись завтракать, — бросила мама Володе, стоявшему у окна и глядевшему на улицу, но ничего не видевшему там. Но мальчик за стол не сел, а, сказав «спасибо», вышел из кухни.
На душе Володи было так противно, так ныло, что хотелось плакать. Но мальчик не заплакал, а пошел к отцу, потому что твердо знал, как необходимо сейчас папе его доброе слово. Отец, взъерошенный, сидел в комнате родителей и, улыбаясь странной улыбкой, зачем-то быстро-быстро похлопывал ладонью о ладонь.
— Ну и как тебе мама? Хороша? — быстро спросил он у Володи и глупо хохотнул.
— Она вроде спятила, — грубо ответил Володя, догадываясь, что папе будет приятен такой ответ. И отец тут же охотно Володю поддержал, будто эта гипотеза, объясняющая странное мамино поведение, была самой безболезненной для его самолюбия:
— Да, да, конечно, у нее что-то с головой! Она заболела! Но заболела она или там, в Белоруссии, в вашем рыцарском замке, или сразу, как вернулась в Питер!
И, помолчав, папа спросил у Володи очень тихо:
— Вов, а скажи мне честно... у мамы в этом дурацком замке... никаких знакомств не было?
Володя решительно замотал головой и заявил:
— Нет, ничего... такого я не замечал, — и прибавил: — Знаешь, я думаю, мама просто очень устала. Сам видишь какая жизнь: магазины с очередями, кухня, стирка, да и с деньгами у нас тоже плоховато, в этом она, кажется, права...
— Да, да, — покладисто вздохнул отец, с радостью принимая и эту версию маминой раздражительности. — Надо бы попросить начальника цеха, чтобы работенки подыскал — повечерю, по субботам поработаю, вот и поправятся дела, будут деньжата.
А потом пошли эти таинственные телефонные звонки...
Как-то раз, уже в октябре, когда родителей не было дома, зазвонил телефон. Володя снял трубку и сказал:
— Да, слушаю.
На том конце провода вначале помолчали, словно соображая, как спросить, а потом раздался мужской, мягкий, негромкий голос:
— Вика, это вы?
Володя усмехнулся в трубку:
— Какая я вам Вика! Мамы дома нет, звоните вечером!
«Вот чудак! — удивлялся Володя позже. — Меня с мамой спутал! Неужели, — подумал он с легкой обидой, — я маминым голосом говорю, женским голосом?» И Володя тогда решил, что стоит говорить более солидно, более низким, грубым голосом, что не позволит перепутать его с мамой и наоборот.
Однажды, подняв телефонную трубку со звонившего аппарата, Володя вообще не услышал голоса того, кто звонил, — там просто молчали. Но вскоре снова прозвучал приятный мягкий голос, показавшийся Володе хорошо знакомым и снова спросивший:
— Вика, это вы?
Нет, мальчика раздражало не то, что его маме может звонить неизвестный мужчина (он еще не связывал эти звонки и перемены в мамином настроении). Володю просто разозлило то, что его снова приняли за женщину.
— Нет, это не Вика! — фальшивым басом проговорил Володя. — У вас что, уши болят?! Разобрать не можете, что с вами не женщина говорит?! — И сразу понял, что сморозил чушь.
На том конце провода откровенно усмехнулись:
— Простите, но у вас тембр голоса столь схож с тембром голоса Виктории Сергеевны...
— А почему вы называете мою мать Викой, а не Викторией Сергеевной?! взорвался Володя. — Она вам что, подружка (ах, снова глупость)?!
— Нет, пока что нет! — снова язвительно усмехнулась телефонная трубка, и Володя похолодел, ощутив то, что разговаривает с человеком, которого знает, но не может вспомнить, кто же это.
— Пока?! — совсем по-девчоночьи взвизгнул Володя. — Знаете, дядя, не советую вам больше сюда звонить! У моего папы, мужа этой Вики, такие кулаки, что в штаны навалите, если он до вас доберется (грубо-то как)!
— Кулаки — это еще не самый лучший аргумент, — спокойно, но с издевкой проговорил незнакомец. — А вы все-таки передайте своей маме наш разговорчик. Пусть порадуется за своего защитника-сына. Хорошо?
— Вот еще! — выкрикнул Володя. — И не подумаю! — И положил трубку, вернее, бросил ее на рычаг.
Но вечером он все же передал маме содержание этого странного телефонного разговора, внимательно глядя в ее лицо. Мама, конечно, делала все, чтобы казаться совершенно спокойной, но Володя видел, как раздувались ее ноздри и мелко-мелко двигалась бровь.
— Зря ты нахамил этому человеку, — строго заметила она после того, как сын закончил свой взволнованный рассказ (папы, понятно, рядом не было). Это, наверно, Гольдштейн звонил, из института. Ну и что ж, что Викой меня назвал? Меня в институте так очень многие зовут — у нас церемонии не приняты. А ты уважаемого человека кулаками своего отца пугал... Просто по-свински получилось. Впредь тебя прошу быть сдержанней. Некрасиво!
— Мама, мне этот голос знакомым показался. Он уже второй раз звонил, а твоего Гольдштейна я совсем не знаю...