Операция «Святой Иероним»
Шрифт:
— Здорово! — радушно обратился к Володе Дима и крепко пожал его руку. — Присядем на минуту? — Они уселись, и Дима, улыбаясь и посматривая на мальчика чуть искоса и чуть лукаво, спросил, напрямик и немного грубо: Что, поди решил, что я тебя на грабеж госсокровищницы подбиваю? А, признайся!
И Володя, смущенный и растерянный, опешил, не ожидая столь прямого, бьющего прямо в точку вопроса. Но прямота Димы звала к откровенности, и Володя твердо сказал:
— Да, признаюсь. Я так думал...
Дима в азарте дважды хлопнул Володю по колену и даже немного подскочил на месте — так ему понравилась честность «родственной души».
— Ты умный, умный мальчик! — сказал он наконец серьезно, отбрасывая едва начатую сигарету. — И очень, очень смелый. Ну да пойдем, посмотрим на старые картинки, я их так люблю. Знаешь, я современной живописи просто не перевариваю — вся эта пачкотня создана плебеями и для плебеев. Все это туфта и блеф, а вот старинные мастера... Ну, ну, пошли скорей! Я просто умираю от нетерпения! Я покажу тебе свой Эрмитаж! Пойдем!
И Володя смело пошел за Димой легкой походкой человека, от которого не потребуют совершить гадкий поступок, но в самой глубине души чуть-чуть огорченного...
О, Дима в Эрмитаже был великолепен! Вначале он решил показать Володе то, что ему не нравится на «кладбище» шедевров больше всего, и мальчик был поражен тем, что их вкусы так сходны. Володя всегда с прохладцей относился к экспрессионистам, и Дима немало поиздевался над их видением натуры. Прошли по залам французских романтиков, и для них у Володиного экскурсовода нашлось довольно шпилек. А говорить Дима был горазд! Володя чувствовал, что этот шикарный мужчина, на которого мальчик страшно хотел быть похожим, говорит не заученные, штампованные фразы, выдернутые из книги по эстетике, — в каждом его суждении был особый взгляд знатока, точно ловивший особенности полотна, понимавший замысел художника, то, как работал творец, будто он, Дима, не просто стоял за его спиной во время работы, а даже превращался в художника. Казалось, он мог повторить каждое движение кисти, сделанное старинным мастером, продолжить картину, завершить ее по одному лишь фрагменту, а может быть, не видя этого фрагмента — только по словесному описанию.
— Откуда ты все это знаешь? — не удержался Володя, восхищенный и потрясенный Диминым рассказом.
Дима самодовольно улыбнулся:
— Мальчик мой, я ничего не знаю и знать не хочу! Я знаю лишь одного себя, я изучил свои чувства и умею отождествить их с чувствами того, кто все это делал. — И он плавным движением руки указал на картины зала. — Ведь я же говорил тебе, что понимать прекрасное способен лишь большой эгоист то есть тот человек, кто сосредоточил все свое внимание лишь на своей персоне. И все эти художники — они тоже эгоисты, страшные эгоисты, и без этого в искусстве нельзя! Заглохло бы искусство! Но пойдем дальше — нас ждут мои любимые итальянцы!
И они перешли в ту анфиладу залов, что тянулась вдоль Невы. Володя порой смотрел в окно и видел гуляющих по набережной людей, разодетых, беззаботных по случаю выходного дня, и теперь он смотрел на этих людей почти с презрением. «Что понимаете в жизни вы, кроты? — думал Володя. — В ваших пустых головах никогда не появится великой мысли, вы никогда не поймете, зачем творили великие мастера! Вы, конечно, можете притвориться, поохать, увидев шедевр, но никогда не поймете то, что хотел сказать живописец! Жалкие кроты!»
А молодой мужчина и мальчик, словно заговорщики, переходили от картины к картине, шептались друг с другом. Больше говорил мужчина, а мальчик слушал. Но порой они просто молчали, словно им обоим было все понятно, и их отделяло от мира осознание особенности натур, их натур, и людей, ходивших рядом, не существовало.
Из зала, где висели мадонны Леонардо, они прошли в небольшой, изящно украшенный зал, где тоже висели «итальянцы». Обойдя этот зал, Володя и Дима подошли к небольшому полотну; сухопарый, даже изможденный с виду старец, придерживая одной рукой полу своей мантии, стоя на коленях, протягивал другую руку к раскрытой толстой книге. Неподалеку — вход в пещеру, и над всем этим тревожное, облачное небо. От всей картины веяло какой-то строгостью, немного холодом, в фигуре старика было так много болезненности, что хотелось отвести глаза, но Володя, напротив, чувствовал, что оторваться от полотна очень трудно, просто невозможно.
— Тебе понравилось? — спросил Дима чуть насмешливо.
— Да, очень, — кивнул Володя. — Кто это? — спросил он, хотя сам мог прочесть подпись под картиной.
— Это святой Иероним, один из первых христианских святых, богослов. Он перевел библию на латынь — вот она лежит, ты видишь. Здесь Иероним изображен рядом с пещерой. Ушел, представь себе, в пустыню, хоть и имел, как говорится, полную чашу... Жил в пещере и питался акридами...
— Что такое акриды? — машинально спросил Володя.
— Это вроде улиток, точно не знаю, — ответил Дима, немного нахмурясь, услышав неуместный вопрос. — Эту картину в пятнадцатом веке написал Сандро Боттичелли. Помнишь его Афродиту?
— Да, помню, — не соврал Володя, потому что на самом деле видел богиню красоты и любви, написанную Боттичелли, в мамином альбоме. Но святого Иеронима он видел впервые, и эта картина почему-то задела его даже больше, хотя Володя и не ответил бы почему: там — нагая красавица, здесь — худой старик, и все же к Иерониму его тянуло сильнее.
Они постояли у картины минут двадцать, и Володя чувствовал, что так долго он смотрел на это небольшое полотно еще и потому, что этого хотел Дима — не спешивший уходить, точно нарочно дававший Володе вглядеться, запомнить каждую черточку.
— Ну, довольно, — наконец сказал Дима, и они отошли от полотна, и «гид» подвел мальчика к большому камину, располагавшемуся между окон, выходивших на Неву. — Нет, ты посмотри! — воскликнул Дима, указывая Володе на камин. — Какое чудо! Это тебе не радиатор центрального отопления! Роскошь, моя мечта! Затопить камин — это же священнодействие, таинство! Представь, тихо потрескивают в огне сухие полешки, а ты протянул к камину иззябшие на морозе ноги, в руке у тебя — кубок с горячим пуншем, слышится негромкий рокот рояля...
Камин на самом деле был чудесный! Мрамор с мозаичной инкрустацией, отделанный к тому же бронзой. Понятно, что этот камин уже давно не топили, и Дима даже предложил Володе наклониться и заглянуть в пространство между каминной решеткой и верхним мраморным обрезом. Да, там протянулись лишь две трубы, как видно, центрального отопления, было чисто и сухо.
— Шикарный каминчик! — не уставал повторять Дима. — А здесь-то, мозаика, взгляни: Актеон, нечаянно увидевший купающуюся Диану. В наказание за это богиня превратит несчастного в оленя, и собаки растерзают его. Ха-ха! Ну а тебе, дорогой, приходилось когда-нибудь видеть раздетых женщин?