Операция в зоне «Вакуум»

13

— Как в Заговенье дождь, так две недели дождь, нет дождя — так до самого Успенья — вёдро.

Старуха обкашивала горбушей угол аэродрома. А день едва начинался — нехотя, без солнца. Небо было близким, однотонно-серым, словно его обтянули давно не стиранной, но хорошо отглаженной парашютной тканью. Лишь часам к двенадцати заморщилась пелена, собралась темно-синими складками, продырявилась. Получилось то, что обещала метеосводка: «Небо пасмурное, с просветами…»

Трава холодила спину. Горбачев поднялся. Слегка поташнивало после тренировочного прыжка, в ногах все еще ныла жесткая встреча с землей.

Глянул на домик летчиков — там у крыльца маячил кто-то, Фиклёнкин, похоже, размахивал руками и, судя по всему, звал его. Горбачев дал отмашку и прибавил шагу…

Группа отсиживалась в Девятинах четвертый день. Все не было в небе того самого просвета, через который могли бы пробиться У-2.

Осваивали парашюты. По строчкам разыгрывали план действий на территории противника. Изучали устройство рации «Север» и шифр номер 015. В ушах, как вода после купания, — голос радистки Сильвы: «После того, как буквенный текст превращен в цифровое значение, производим перешифровку. Берем присвоенный для нашего шифра лозунг: «Кто в беде оставит друга, тот познает горечь бед». Зашифровываем его»… Но ожидание, чем бы ни заполнялось, — бездействие…

Фиклёнкин озабоченно протянул метеосводку:

— Положительная.

— Ну, наконец-то!

— Да, в дорогу, Дмитрий Михайлович.

…После обеда группа получила задание отоспаться в счет предстоящей ночи. Горбачева отозвал в сторону провожавший группу секретарь ЦК комсомола республики Юрий Андропов — «Могикан».

Шли краем поля. Под ногами ромашки, последние цветы Большой земли.

— Как настроение?

— Летное.

— Хочу, Дмитрий Михайлович, еще раз напомнить — вы не диверсионно-террористская группа… — Андропов высок, интеллигентен, та ненаживная в нем основательность, что уже к неполным тридцати прочно ставит человека на ноги… — Оружие, повторяю, дается вам для самообороны, на черный день. Никаких открытых столкновений с врагом! Ваша главная забота — население оккупированного района. Станьте для него советской властью. Думаю, понятно, как это важно, как сложно.

— Ясно, Юрий Владимирович.

— И еще. Командование Карельского фронта многого ждет от вас. Ваш район — это побережье Онежского озера, это близость к Петрозаводску, это Свирь. Армии срочно нужны сведения о дислокации воинских частей врага. Расположение аэродромов, количество и типы самолетов, линии оборонительных сооружений, состояние охраны военных объектов, населенных пунктов, комендатур — все это сведения чрезвычайной важности.

— Понятно, — Горбачев обвел взглядом поле.

Старушка, предсказав до Успенья вёдро, собрала в копну вчерашнюю кошу, прикрыла ее шапкой сырой осоки и на поводу потянула козу в Девятины. Небо разветривалось, но, видно, не проведешь старую: переменчивым выдался август сорок третьего года.

— Как действовать? — продолжал Андропов. — Разработанная Центром версия вашего поведения может оказаться неточной. Всего не предусмотришь. Потребует обстановка — действуйте на свое усмотрение. Вы — парторганизатор ЦК партии в районе, который знаете лучше многих…

Это были нужные слова. В инструкциях действительно недостатка не было. Последние дни Горбачев укладывал их в переполненную память не без опаски, понимал: главное все-таки — самостоятельность… И он сосредоточенно растил ее в себе, оберегал от категоричных советов, заранее принятых решений. Был доволен, что после долгих обсуждений так и остался открытым вопрос о постепенной легализации группы в оккупированном районе. Такую задачу издалека не решишь.

— Сделаем все, что в наших силах, Юрий Владимирович. Так передайте Центру, — сказал Горбачев.

— Ну что ж, тогда по коням!

В 22 часа самолеты были готовы к взлету. Горбачев обходил свой маленький экипаж и молча пожимал руки… Впереди всего час лета по прямой, вертикальные минуты под парашютом. Но встретятся они, если все будет хорошо, на чужой земле.

Удальцов вооружался: автомат повесил на шею, маленький бельгийский пистолет — в потайной карман, семизарядный, с барабаном наган втиснул в старенькую кобуру.

Михаил Асанов совмещал несовместимое: пытался засунуть автомат в мешок с концентратами.

Сильва сидела не шевелясь. Слева — рация, справа — питание к ней. На поясе наган и «лимонка», мешочек с продуктами на коленях.

— Как устроились, товарищ Сима?

— Села, как в поезд: думаю, что дальше будет.

Неплохой ответ для девятнадцатилетней.

Этой девочке доводилось думать в поездах. В Беломорске Горбачев перелистал ее личное дело. Оно было крохотным, но каждая строчка — из драмы.

Родилась в финском городе Кеми.

Ее отец Карло Ерикович Паасо — финский коммунист. Вел физкультурную работу в рабочем клубе. В 1929 году, с началом фашизации Финляндии, ушел в подполье. Несколько раз скрывался в Швеции и Норвегии. В 1931 году бежал в Советский Союз. Работал воспитателем при финской девятилетке в Петрозаводске.

В Кеми Сильву исключили из школы.

Через год, раздобыв чужие паспорта, уехали с мамой в Швецию. Там получили советские визы.

В 1937 году не стало отца…