Операция в зоне «Вакуум»
Шрифт:
Примерно в те же дни, — продолжал Ориспяя, — седьмого и восьмого августа радиопеленгаторами были обнаружены в районе Ладвы две радиостанции. Их разделяло расстояние в десять-двенадцать километров. Но с каждым выходом в эфир это расстояние резко сокращалось. Очевидно, радисты установили связь с центром, и тот ориентировал их на соединение друг с другом… Были вычерчены схемы их движения. Две линии сошлись конусом у реки… у реки Таржеполка. Туда, на острие, к месту вероятной встречи была немедленно направлена засада…
Ориспяя распрямился, вытер платком углы губ. Стояла такая тишина, что слышно было, как платок шершаво трет щетину. Ориспяя вдохновился. Теперь это надолго: при всей своей недюжинной проницательности и редком здравомыслии капитан увлеченно грешил красноречием.
Тучин зашелся хриплым кашлем, отошел в угол, к печке, сплюнул. Снова уселся и даже подался вперед, что должно было означать: лично он, Тучин, с волнением слушает.
— Я упускаю детали, господа. Днем двенадцатого августа в пятнадцати метрах от засады радисты встретились. Точнее радист и радистка. Они обнимались, когда у какого-то шалопая не выдержали нервы. Одной очередью все было испорчено, радист убит, радистка без сознания. Пять ран почти не оставляли надежды на допрос. Но она жива. Я видел ее в Кашканах. Ей не больше семнадцати. При мне врач вытащил из нее три пули и две оставил в спине, опасаясь, что она не выдержит операции. А я смотрел ей в глаза. Ни слезы, ни крика. Только расширялись и сужались зрачки, словно жизнь подмигивала смерти. Кто этого не видел, тот не может считать себя психологом, господа. Я видел. Я знал, что она будет жить, но эта жизнь для нас бесполезна. Слова у нее, как пули в спине: у живой не вытащишь… Покойник оказался разговорчивей. Его труп в тот же вечер был опознан. — Ориспяя вытащил из папки бумажку, разгладил ее на ладони и вдруг, уронив вдоль тела руки в знак какого-то тяжкого недоумения, бросил взгляд на Тучина. — Морозов… Николай… Петрович. Он ваш земляк, господин Пильвехинен?
Горбачев Дмитрий Михайлович.
Тучин вопросительно вскинул светленькие брови:
— Вы меня, господин капитан?
Ориспяя взорвался:
— Вы что, спите, черт побери?
— Как можно, господин капитал! — возмутился Тучин.
— Я спросил, — почти шепотом сказал Ориспяя, — знаете ли вы Морозова Николая Петровича?
— Морозова? Ну как же, хорошо знаю Морозова.
— Он вепс?
— Карел, по-моему.
— Когда вы с ним виделись последний раз?
Тучин поднял глаза к потолку, прищурился.
— Дай бог памяти… году в тридцать третьем, господин капитан. Он был поученей и поумней нас… Я имею в виду Ивана Леметти, Семена Коскинена. Учился в дорожно-строительном техникуме. Работал в Лоухах, в Сегеже, в Падозерском лесопункте, мастером, кажется…
— Можете ли вы предположить, с кем он надеялся установить связь и где — в Сюрьге, Тихониште, Калинострове, Погосте? Отвечайте!
— Могу… Могу, господин капитан.
— Итак! — шумно выдохнул Ориспяя.
— А со мной, господин капитан, — простенько сказал Тучин. Поднял бровь, искоса, с выжидающей усмешкой в глазах уставился в лицо Ориспяя. — Со мной! — Для полной ясности яростно ткнул себя большим пальцем в грудь. — Поздравить с высокой наградой маршала Маннергейма, господин капитан.
И прежде чем Ориспяя успел опомниться, встал со скамьи, добавил запальчиво, по слогам:
— Не по-тер-плю ни-ка-ко-го до-про-са! Мне сам Рюти вежливо руку жал, вежливо! — Тучин выбросил вперед эту самую руку, ладошкой кверху, словно в пригоршне покоились бесценные доказательства его оскорбленной дружбы с президентом Великой Финляндии.
Ориспяя сел. Лицо его было несчастным. Он был похож на человека, у которого нет сил ни на ссору, ни на примирение. Его не поняли. Он зря тратил слова. Кого он обидел? Чем? — спрашивали его глаза у Саастомойнена, Коскинена, Мустануйя, Леметти… Он не одобрял нелепой игры в соплеменные чувства, в родство кровей, в вепско-карело-финское братство. Но правила этой игры были писаны и для него, начальника штаба полиции, и он обязан держать свой гнев в кобуре. Пока в силе игра…
— Нельзя так, господин Пильвехинен, — с мягким укором сказал Ориспяя, — Я сожалею об этом маленьком недоразумении и надеюсь, оно останется между нами, не так ли? Только наш общий долг вынудил меня задать вам несколько вопросов, господин Пильвехинен. — Ориспяя протянул Тучину руку, и тот, помедлив секунду, пожал ее молча, насупленно.
— Итак, — продолжал Ориспяя, — мы должны ждать гостей. Что нам известно? Их трое. Может быть, больше. Две рации на пятерых — многовато. Но пока три следа ведут прямо к нашему порогу. В девятнадцать часов десятого августа трое неизвестных были замечены с дрезины вблизи железной дороги Петрозаводск — Токари. В дрезине сидело шесть солдат, но они не могли устроить погоню — в четырехстах метрах за ними шел поезд. Двенадцатого августа, около семнадцати часов, трое неизвестных пытались получить хлеб и сведения у шестидесятилетней жительницы деревни Ржаное Озеро. Дали ей триста финских марок. Женщина немедленно сообщила об этом полиции. Ее сын в плену. Она надеялась, что выдав партизан, облегчит его судьбу.
Но поиски ни к чему не привели. В гарнизоне Ржаного Озера всего пять солдат и ни одной собаки. Следы были потеряны в гороховом поле, тем не менее, солдаты уверяют, что партизаны ушли в сторону Сюрьги…
Тучин Дмитрий Егорович.
— Сержант Туоминен!
Туоминен небрежно вытянулся.
— Сегодня, к восемнадцати часам выставить два круглосуточных наряда по обеим сторонам матвеевосельгской дороги, в километре за Сюрьгой.
— Слушаюсь, господин капитан!
— Выставить посты, по три-четыре автоматчика, вдоль болота Гладкое и по северному побережью Кодиярви.
— Слушаюсь!
— Сержант Саастомойнен!.. Сидите. Позаботьтесь, чтобы в ближайшие два дня во всех окрестных деревнях были проведены профилактические беседы с населением. Оставляю вам тезисы доклада, здесь пять экземпляров… К вам у меня личная просьба, господин Пильвехинен. Не могли бы вы, пока суд да дело, пробежать мой доклад и, если надо, приподнять, усилить кое-какие места. Видите ли, перевод на вепсский сделан офицером отдела образования райуправы Юсси Райнио с помощью его местной сожительницы Нины Мельниковой. Сильно боюсь, — устало улыбнулся Ориспяя, — не до того им было…
Тучин взял тоненькие листы канцелярской кальки, послюнявил палец, перелистал страницы, принялся читать.
«Советская власть не любит той работы, которую военная власть здесь на вепсской и карельской земле теперь работает. Она не любит, что вепсский народ может знать, как живут в Финляндии и какие есть финны. Поэтому хочет она разными методами помешать проведению финнами работ и погубить то хорошее, что здесь сделано.
Советская власть и ее помощники распространяют всякие худые разговоры о Финляндии и финнах. Они уже много раз обещали о том, что Красная Армия придет в тот и тот день в Петрозаводск или же Шелтозеро. Все эти дни уже прошли, а Красная Армия находится еще так же далеко, как она была. Другой способ есть — посылать сюда партизан и шпионов. Им приказано узнать, что и как финская армия и военная власть здесь работают, они требуют делать худое, взрывать мосты, жечь дома, и некоторым приказано убить кого-нибудь. Если бы они это могли сделать, от этого вышло бы много худого народу. Поэтому надо нам всем помешать ихней работе. Если ты узнаешь насчет шпионов, партизан или же о таких людях, которые посланы сюда худое делать, или же худые разговоры распространять, или же узнаешь что-либо о людях, которые пришли сюда без разрешения или пропусков, надо срочно сообщить об этом в комендатуру… Партизаны спрятали куда-нибудь свое оружие, патроны, взрывчатые вещества. Если найдете такие склады, нужно немедленно прийти к коменданту и сказать. Если не сообщить, то, может быть, твой же дом взорвут взрывчатыми веществами…
За помощь врагу может выйти худое всей деревне, потому что всю деревню выселят в лагерь или далеко от дома, если в деревне помогают. Это хорошо надо помнить…
Если к тебе придет партизан, пусть это твой сын, дочь или муж, очень его просите сдаться. Кто скоро сдастся, сделает себе хорошо. Может быть, они обещают, что сделают что-либо худое тому, кто сообщит о них коменданту. Этого не нужно бояться. Того, который сообщит, очень хорошо будут охранять…» [6]
6
Подлинник доклада Ориспяя в вышеупомянутом переводе хранится в архиве Карельского обкома КПСС.