Операция «Зомби»
Шрифт:
Набелин, Зотов и оба их заместителя, вызванные из отпуска, носились по Зоне, сдирая шкуры с подчиненных, зная, что их собственным шкурам грозит опасность.
Комиссия работала почти неделю, и все это время Зону лихорадило. Но, как это обычно бывает, ураган прошелся по верхам. Быков и его люди улетели, прихватив с собой полковников Набелина и Саблина.
Все убийства свалили на Черкова. То, что в минуты припадка профессор зверски мучил своих подопытных, особо никого не волновало, но покушения на офицера КГБ и двух докторов наук - это было уже слишком. Кроме того, необходимо было выяснить, зачем и для кого готовил профессор «левых» зомби. Из-за Саблина следствие пошло
Все это время Елену тщательно скрывали от посторонних глаз. Она лежала в запасном изоляторе под постоянным наблюдением доверенных врачей и Мизина. Зотов с огромной радостью и облегчением видел, как состояние его любимой с каждым днем улучшается. Он бы сутками сидел у ее постели, но служба позволяла это делать только утром и вечером.
Не успел закончиться ужин, как Дмитрий уже был в медчасти.
– Ты сегодня прекрасно выглядишь, - сказал он, присаживаясь на кровать.
– Еще пару дней, и прощай, больничная палата.
Она улыбнулась:
– Я устала бездельничать.
– Ну, до работы тебе еще далеко. Сначала санаторий.
Елена вздохнула и хотела что-то сказать, но передумала. Зотов заметил это и вопросительно посмотрел на нее. Она отвернулась, встала с кровати и заходила по комнате, делая на ходу гимнастические упражнения. Дмитрий хотел уже прервать затянувшуюся паузу, но Лена опередила его.
– Ты знаешь, Дима, мне кажется, да нет, я увере на, что не смогу больше работать в Зоне и вообще в Системе.
– Почему?
– спросил он, подумав при этом: «Наконец-то началось». В глубине души он уже давно знал, что так все и должно закончиться, и тяжело вздохнул.
– Тебе будет трудно понять.
– Ты попробуй, а там решим.
Зотов знал, что все, кто попадал в Систему, независимо от своего положения становились ее узниками до самой смерти. Все это рано или поздно понимали и смирялись с участью пожизненных заключенных.
– Понимаешь, - продолжала Лена, - я и раньше часто задумывалась о своей работе. То, что мы делаем, ужасно, это противоречит Божьим законам, законам жизни. Меня поддерживало лишь одно - вера, что мои знания помогают тысячам людей. Но жить за счет страданий и мучений других, пусть даже преступников - это грех. Я так больше не могу. Я уверена, что происшедшее со мной - кара за грехи, сотворенные в дьявольском омуте, из которого у меня не было сил выбраться. Но теперь я выберусь, я дала клятву, что отныне не нарушу ни одной заповеди гуманизма.
Дмитрий пожал плечами:
– Гуманизм гуманизму рознь.
– В устах словоблудов, может быть. Истинный же - всегда один.
– Не всегда, вернее, он бывает и ложным. Взять хотя бы практику спасать жизнь новорожденным, за ранее зная, что они будут дебилами, инвалидами без рук, ног или безобразными калеками. Врачам лишь бы уменьшить процент смертности, но хоть раз они задумывались над тем, каково потом жить их пациентам и родителям. Доктора уверяют их в том, что жизнь - самое прекрасное, данное нам Богом, но без их вмешательства Господь давно бы забрал этих детей к себе. Кроме того, жизнь калеки не может быть счастливой. Новорожденный обречен всю жизнь страдать от своего уродства, своей неполноценности, видеть другую жизнь и не иметь возможности жить этой жизнью, постоянно мучиться от вопроса: почему я не такой, как все, за что я лишен обыкновенного счастья быть здоровым? Хоть один из врачей, кричащих о
Зотов зло сплюнул. Он не на шутку разошелся, подсознательно пытаясь отойти от основного вопроса: как быть с Леной?
– Не волнуйся, Дима. Чтобы решить этот вопрос, надо узнать мнение самих инвалидов.
– Я спрашивал и знаю их ответ. На предыдущей работе в «почтовом ящике» у меня был цех, где работали дебилы из дома инвалидов. На них больно было смотреть, и больно не только от вида их душевных и физических страданий, но и от сознания того, что сами-то они не виноваты в своем уродстве, не виноваты в своей жизни, сохраненной благодаря нашим врачам.
– А как же насчет подопытных в лабораториях Зоны?
– Это другое дело. Не путай заслуженную кару с человеческой тупостью. У нас в тяжелых муках дохнут маньяки, убийцы, отъявленные негодяи. Может, где-то в душе по-человечески мне их и жаль, хотя, честно говоря, нет, я не испытываю к ним никаких чувств. Они получили то, что заслужили. Но я-то тебе начал говорить о невинных душах - о детях. Чем они провинились перед человечеством? Почему люди обрекают их на муки продолжительностью в жизнь? Почему врачи берут на себя ответственность решать их судьбы, а у гуманистов нигде не екает?
– В этом я с тобой согласна, но не нам решать подобные проблемы.
– А почему, черт возьми?! Или мы с другой плане ты? До чего у нас любят кивать друг на друга.
– Дима… - Лена обняла его, нежно поглаживая по голове, как обиженного ребенка.
– Я с тобой полностью согласна.
Он вздохнул и улыбнулся:
– Извини. Ты права. Не нам решать такие проблемы.
– Дмитрий успокоился и взял ее руки в свои.
– Так что же мне с тобой делать?
Он не отрываясь смотрел на Лену, любуясь ее глазами, глубокими, как два родниковых озера.
– Не знаю. Я согласна на все, лишь бы не видеть больше этого ада.
– Надеюсь, ты понимаешь, что из Системы просто так не выходят? Тебе придется исчезнуть самой, если не хочешь, чтобы тебе помогли товарищи из управления.
– Не понимаю…
– Если ты откажешься работать, то в скором времени можешь погибнуть в автомобильной катастрофе или еще как-нибудь. Ты слишком много знаешь, чтобы рисковать. У тебя два варианта: уйти за бугор или скрыться в Союзе. Я думаю, что пока лучше последнее. Тебе нужно будет сменить имя и фамилию, место жительства, устроиться на работу в какую-нибудь маленькую конторку, а лучше всего дворником.
– Почему дворником?
– Да потому, что в ином месте ты можешь нечаянно проявить свой интеллект, вызвав нежелательное любопытство сотрудников. Дворник же в основном общается с ведрами да тряпками, а они не любопытны и не болтливы.
Лена рассмеялась, но смех получился невеселым. Над всем, что сказал Дмитрий, она уже думала, но надеялась, что он развеет ее опасения. Этого не случилось, но она уже твердо приняла решение и менять его не собиралась.
– Значит, мне придется исчезнуть.